Не отвечая, она отстраняется, садится напротив. Я тоже сажусь. Повисает неловкое молчание; мне нечего ей сказать. К счастью, к нашему столику тут же подходит официантка, спрашивает, что Бринн будет пить.
– Чаю, пожалуйста. Если можно, без кофеина, – просит она и, повернувшись ко мне, поясняет: – От кофеина я потом не засну.
– Может, хочешь что-нибудь съесть? – спрашиваю я. – Я угощаю.
– Нет, спасибо, я ничего не хочу, – отвечает она. Взгляд ее испуганно мечется по залу; она смотрит куда угодно, только не на меня.
– Мне страшно, – признаюсь я, усмехнувшись. – Вот ты пришла, и я не знаю, что сказать. Мне столько всего хочется тебе сказать, но я не знаю как…
– Такое в первый раз. – Бринн берет салфетку. – Ты не знаешь, что делать. – В ее голосе не слышится ни злобы, ни злорадства, и все же ее слова меня ранят.
– Ты уже видела папу? – спрашиваю я.
Она кивает:
– Он выглядит ужасно, но врач говорит, что он поправится.
Несколько минут мы сидим молча. У Бринн такой вид, словно ей не терпится поскорее уйти.
– Прости! – выпаливаю я. – Прости меня, пожалуйста.
– Ты мне это уже говорила, – сухо отвечает она и начинает рвать салфетку на узкие полоски.
– Я просила у тебя прощения в письмах и по телефону, но еще ни разу не сказала лично.
Бринн продолжает рвать салфетку, пока она не превращается в конфетти.
– Бринн, пожалуйста, посмотри на меня! – Я наклоняюсь к ней через стол.
Она поднимает подбородок и смотрит на меня в упор. Взгляд у нее тяжелый, глаза непроницаемые.
– Бринн, прости меня за то, что я втравила тебя во все… Я не имела права! Сама должна была расхлебывать свои ошибки. Понимаю, после всего, что случилось, в моих извинениях нет особого смысла, но ты помогла мне тогда, ты очень мне помогла. Я бы никогда не сумела…
Я умолкаю. Лицо у Бринн застывает. Она еще не готова вспоминать подробности той ночи.
– В общем, прости меня… и я рада, что ты приехала, – говорю я. – А теперь расскажи о себе, и поподробнее. Как учеба?
– Лучше я поеду домой, а то мама начнет волноваться. – Бринн косится на часы.
– Ты живешь дома? – спрашиваю я, не в состоянии скрыть боль. – Мама тебя пустила?
– А что еще ей оставалось? – фыркает Бринн, вставая. – Мне больше некуда идти. И потом, я только переночую, а завтра вернусь к бабушке.
– Уже? – изумляюсь я. – Ты ведь только что приехала!
– Я устала. Хочу только одного: спать. – У нее под глазами темные круги; она то и дело зевает, прикрыв рот рукой.
Я оставляю на столе деньги, и мы с Бринн выходим. На улице темно и промозгло.
– Значит, ты хочешь рассказать мне о нем? – вдруг спрашивает она. – Ведь ты поэтому меня позвала? На папу тебе наплевать. Ты хотела меня видеть, потому что нашла мальчика.
– Ничего подобного! – возражаю я. – Я очень волновалась за папу.
– Эллисон, прекрати! – сердито обрывает меня Бринн. – Тебе завидно, что я буду жить в родительском доме, а тебе нельзя покидать твой «дом на полдороге». Ты завидуешь мне, потому что у меня все нормально и мама с папой гордятся мной…
– Гордятся тобой? Как же! Они тебя стерли, так же как и меня… Ты разве еще не была дома?
Бринн морщится.
Я знаю, что должна заткнуться, но не могу.
– Они сняли все твои фотографии! Не только мои, Бринн. Твои тоже.
– Какая разница? – рассеянно бормочет Бринн, и я понимаю, что сильно обидела ее.
– Мне очень жаль, Бринн! – Я хватаю ее за рукав, чтобы она не уходила, и она шарахается от меня, но я успеваю заметить, что вся ее рука покрыта красными полосами.
– Тебе очень жаль?! – недоверчиво кричит она. – А знаешь, что я вижу каждую ночь, стоит мне закрыть глаза?
– Знаю… – тихо отвечаю я. – Я тоже ее вижу.
– Нет, – низким голосом, от которого кровь стынет в жилах, говорит Бринн. – Ты врешь! А сейчас хочешь, чтобы я увидела еще и мальчика? Ее брата? Хочешь, чтобы все ожило снова? – Она быстро-быстро трясет головой.
– Я хотела… я думала… – бормочу я. – Хотела рассказать тебе о Джошуа. Показать его тебе.
– А что дальше? – резко спрашивает она, когда мы идем по темной улице к ее машине.
– Думала, может, ты поможешь мне решить, что делать, – застенчиво говорю я.
– А ты подумай своей головой. – Она вдруг останавливается. – На самом деле у тебя только один выход!
Она говорит с таким напором, с такой внутренней убежденностью, что я невольно вскидываю на нее глаза. А Бринн действительно изменилась! Передо мной уже не та робкая тихоня, какой я ее запомнила пять лет назад.
– Я рада, что ты знаешь, что мне делать, Бринн, потому что сама я этого не знаю.
– Он счастлив? – спрашивает она.
– По-моему, да, – отвечаю я. – В общем и целом.
– Родители хорошо к нему относятся? Не обижают?
– Похоже, у него замечательные родители, – говорю я.
– Тогда в чем же дело, Эллисон? – Бринн достает из кармана куртки ключи от машины. – Он счастлив, его никто не обижает, у него замечательные родители. Почему ты хочешь испортить ему жизнь?
– Нет, ты не поняла, – говорю я. – Не хочу портить ему жизнь. Просто не знаю, что мне делать – бросить работу или…
– Или что, Эллисон? Оставаться рядом с ним? Что хорошего из этого выйдет? – Бринн поворачивается ко мне лицом подбоченясь. – Если честно, ты сейчас рассуждаешь как эгоистка.
– Эгоистка?! – Я недоверчиво качаю головой. – Бринн, у меня много недостатков, но как ты можешь называть меня эгоисткой? Разве я не сделала все, что в человеческих силах, чтобы облегчить тебе жизнь? – Я постепенно повышаю голос; прохожие украдкой косятся на нас. Я понижаю голос до шепота: – Мне приятно думать, что в конце концов хотя бы для него все закончилось хорошо. Разве тебе не хочется на него посмотреть? Разве не любопытно, каким он растет? – Похоже, мои слова не убеждают Бринн. – Ты только взгляни на него, и все! Приезжай завтра вечером в «Закладку». Он будет там. Тебе тоже полегчает… Обещаю!
Бринн долго смотрит на меня.
– Эллисон, я заеду в магазин и посмотрю на него, – говорит она наконец. – Но и все. Не желаю больше ни во что впутываться.
– Спасибо. – Я размышляю, обнять ее или нет, и решаю не обнимать. – Тогда до завтра… Спасибо, что пришла.
– М-да… посмотрим, хорошо ли ты придумала. – Она поворачивается ко мне спиной.
Когда она стала такой холодной? Неужели жизнь так ожесточила ее? Что же я с ней сделала?!
– Ты помнишь Мыша? – кричу я ей вслед, и она вдруг замирает на месте. Правда, по-прежнему спиной ко мне.