— Я был здесь вместе с Гейл. Мы были дома.
— Хорошо, и она это подтвердит?
— Да, потому что она была нездорова. У нее была мигрень. Гейл лежала в постели, а я готовил обед. Господи Исусе, я просто не могу в это поверить! Это за гранью понимания! Что я стою здесь и отвечаю на ваши вопросы о…
— О вашем отце?
— Да, о моем отце. Вы, должно быть, ошибаетесь.
— Вполне возможно, но, расследуя убийство, мы должны проверить каждую версию. У нас есть портрет подозреваемого, набросанный по описаниям двух свидетелей. Не желаете на него взглянуть?
Не дожидаясь ответа, Льюис показал рисунок Виккенгему. Некоторое время тот смотрел на листок, потом покачал головой.
— Весьма похож на вашего отца, не правда ли?
— Я полагаю, что схоже.
— Схоже?
— Ну да.
Ленгтон снова поджал губы. Поинтересовался, в хороших ли отношениях отец с сыном.
— Да, разумеется.
— Вы могли бы сказать, что очень близки с отцом?
— Да, я на него работаю.
— И у вас также прекрасные отношения с вашей мачехой, так?
— Извините?
— С Доминикой Виккенгем.
Эдвард явно занервничал: щеки у него вспыхнули, на лбу выступил пот.
— Они разведены.
— Это нам известно. Однако еще до развода вы были весьма близки с мачехой, не правда ли?
— Почему вы спрашиваете меня о моей мачехе?
— Потому что мы получили некоторую информацию, и даже более того. У нас есть кое-какие откровенные фотографии.
— Какие?
Ленгтон глубоко вздохнул. Он прикрыл глаза и потер переносицу:
— Хватит ломать комедию, Эдвард. Мы очень много знаем о вас и о вашей семье. Я бы сказал, вы были с ней куда ближе, нежели это считается нормальным: между вами были сексуальные отношения, верно?
Виккенгем поднялся:
— Я отказываюсь далее отвечать на ваши вопросы.
Ленгтон тоже встал, оказавшись с ним лицом к лицу:
— А что насчет ваших сводных сестер? С ними вы были так же близки, как и с вашей мачехой?
— Я более не стану отвечать на ваши вопросы. Это неправомерно. Я хочу кое с кем переговорить.
— Зачем?
— Вы делаете недопустимые намеки.
— Это немного больше, чем намеки, Эдвард. Даже, пожалуй, намного больше. Почему бы вам не сесть обратно и не поведать нам, что конкретно…
— Я не обязан что-либо вам объяснять, — отрезал он.
— Чудесно. Если вы не желаете сделать это сейчас, мы всегда можем продолжить беседу в участке.
— Но я тут ни при чем!
— О чем вы?
— Что бы ни происходило здесь, в моем собственном доме, — это мое дело. Вы не имеете права заставлять меня оговаривать себя!
— Оговаривать? Что вы под этим подразумеваете?
— Вы чертовски хорошо знаете, что я подразумеваю! Если вы беседовали с моей мачехой и она вам наболтала ерунды, значит, она меня оговорила! Она бессовестная женщина, лгунья, и если вы явились сюда из-за того, что она вам чего-то там наговорила, то предлагаю обратиться с этим напрямую к моему отцу.
— Да уж поверьте, мы и с ним поговорим. Я только хотел дать вам возможность себя выгородить.
— Выгородить?
Ленгтон немного помолчал:
— Вы были вовлечены в совершение этих убийств? Возможно, как соучастник?
Эдвард изо всех сил старался владеть собой, но ему никак не удавалось унять дрожь, а все тело покрылось липким потом.
— Клянусь перед Богом, я не знал ни одну из тех женщин, что вы мне показали на фото. Я никогда их не встречал.
— Как вы думаете, ваш отец их знал?
— Я не могу отвечать за него, но я сильно в этом сомневаюсь. Если бы у вас была хоть одна улика — будь я проклят, вы не пришли бы со мной поговорить, вы бы просто его арестовали.
Ленгтон протяжно вздохнул, выразительно посмотрел на Льюиса:
— Ты не посмотришь, как там детектив-инспектор Тревис — готова отбыть?
Льюис кивнул и удалился.
Оставшись наедине с Эдвардом, Ленгтон постучал кончиком ботинка по персидскому ковру, поднял взгляд на Виккенгема:
— Чудная работа. Шелк?
Тот ничего не ответил. Ленгтон долго не сводил с него глаз.
— Эдвард, не выгораживайте его, — произнес он наконец.
— Что?
— Я говорю, не выгораживайте его. Если он убил этих двух девушек, то он чудовище. Вы знаете, как мы обнаружили их тела?
Ленгтон показал ему жуткие посмертные снимки Луизы, а также Шерон — с надписью красной помадой на животе.
— У Луизы рот был от уха до уха разрезан, тело разделано надвое, дренирована кровь. Ее ноги и верх туловища мы нашли на берегу Темзы близ Ричмонда. Шерон обнаружили недалеко отсюда, в поле. Ее нагое тело было укрыто Луизиным пальто. Оно было темно-бордовое, с бархатным воротником. Ну что, желаете сделать звонок?
— Боже правый… — Вид у Виккенгема был такой, словно он вот-вот хлопнется в обморок.
Нащупав сзади стул, Эдвард опустился на него.
— Ваш отец был врачом. Точнее, хирургом.
— Нет. Нет, это ужасно. Пожалуйста, я в самом деле думаю, тут должен присутствовать адвокат.
— На тот случай, если вы себя оговорите?
— Нет.
— Или оговорите своего отца?
— Нет!
Ленгтон помолчал, застегивая портфель.
— Мне известно о вашей сводной сестре Эмили. При аборте ее избавили от вашего ребенка или ребенка вашего отца?
Лицо Эдварда стало багровым, кулаки сжались.
— Я отказываюсь вас слушать! Это омерзительно и неправда! Все это лживые инсинуации! Моя сестра психически нездорова. Она нагородила этих небылиц, когда у нее был кризис, она даже не знала, чего наговорила. Это неправда!
— Ваша жена совершила самоубийство, так?
И здесь Виккенгем сломался. Он склонился вперед, обхватив голову руками, точно она вот-вот разорвется:
— Прекратите!!!
Ленгтон подошел к нему, положил руку на плечо:
— Это вы прекратите, Эдвард. Расскажите, что вам известно.
Закрыв руками лицо, он рыдал, громко всхлипывая, и все повторял:
— Я не могу, я больше не могу…
Появившийся в дверях Льюис жестом поманил Ленгтона за собой, и они с облегчением покинули комнату.
— Если думаете, что эти его рыдания ужасны, поднимитесь наверх. Подружка его совсем загибается, Анна считает, что ей срочно нужен доктор.