Сон бежал от него. Он вспоминал жадные поцелуи Майи и спрашивал себя — что это? Тоска по близости, лекарство от одиночества, попытка преодолеть страх?
Страх… Он вспомнил ее слова о том, что Идрия не поможет в случае чего… Чего Майя боится? Он вспомнил, как она испугалась, узнав, что пропавшая девушка была на выставке. Лицо ее посерело, на лбу забилась синяя жилка.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чего она боится и кого…
…Майя показала ему его комнату. Он проводил ее, и они распрощались у дверей ее спальни. Она стояла с опущенной головой, потом поцеловала его в губы, и дверь захлопнулась. Ожидала ли она, что он войдет следом? Он, не колеблясь, шагнул бы за любой другой женщиной. Что же удержало его?
Возможно, он понял, что легких отношений с Майей не будет. «Очаровательная сумасшедшая мадам Корфу», — вспомнил он.
Очаровательная изломанная мадам Корфу.
Очаровательная полная страха мадам Корфу.
А еще была Полина.
…Он вертелся на раскаленных простынях. Потом, обозвав себя идиотом, рывком вскочил, натянул джинсы и рубашку. В окно заглядывала побледневшая луна. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он отодвинул штору и увидел, как через поляну торопливо идет, почти бежит женщина, закутанная в черную шаль. Пораженный, он стоял и смотрел, пока она не скрылась в цветущих кустах около гостевого флигеля афганца Сережи.
Он уселся на кровать и задумался. Женщина не бежит к мужчине в лунную ночь, чтобы рассказать, как она провела день. Кто эта женщина, бегущая через лужайку, он не знал, а его внутреннее чувство молчало.
Возможно, Идрия, ожидавшая, пока они уйдут с веранды. Идрия, всю жизнь избегавшая мужчин, бежала к мужчине лунной ночью.
Если это была Майя… Если это Майя… Мысль не додумывалась. Он испытывал чувства человека, которого ударили в лицо, — оторопь, незаслуженную обиду и унижение.
Он подошел к двери, прислушался. Осторожно открыл ее и шагнул за порог. Снова прислушался. Здесь стояла кромешная тьма. Светильник на стене не горел. Он помедлил немного, привыкая к темноте, и, прижимаясь к стене, осторожно пошел к спальне Майи. Он был в нескольких метрах от заветной двери, как вдруг услышал сзади шорох. Он вжался в проем между стеной и лакированным китайским шкафчиком и замер, перестав дышать. Легким сквознячком потянуло, легко прошелестело рядом, он почувствовал сладковатый запах, напоминающий аромат сандала и еще чего-то, каких-то душноватых цветов… Он увидел, как женщина, подойдя к двери Майи, приложила к ней ухо и замерла, прислушиваясь. Черная неясная фигура на белом. Это была Идрия.
Постояв так с минуту, Идрия бесшумно открыла дверь и проскользнула внутрь, а Федор вернулся к себе.
Лучше бы он не подходил к этому чертову окну!
Он вспомнил мощный обнаженный торс афганца Сережи, пронзительно-синие глаза на загорелом лице, пожатие его железных пальцев.
Он еще постоял у окна, надеясь неизвестно на что, и улегся, так и не решив, видела его Идрия или нет. Боснийка передвигалась бесшумно, как зверь, чутье у нее тоже звериное, она не могла не почуять его запах, не услышать дыхания, она могла поднять тревогу… Зачем? Она тоже играла в какие-то свои тайные игры, они на миг стали сообщниками — он представил себе, как Идрия, приложив палец к губам, насмешливо смотрит на него.
Мысли не давали ему уснуть. Афганец, Майя, Стелла… Идрия. Что нужно ей в спальне хозяйки? Похоже, она знала, что Майи там нет… откуда? Увидела ее, как и он, Федор, или просто знала? Что за отношения между ними? И Стелла, или Максим… что он такое? Вопросы, вопросы, а ответов нет.
Заснуть ему удалось только под утро, когда за окном определились серовато-лиловые утренние сумерки.
Разбудил его негромкий стук в дверь. Она открылась, и вошла Идрия. Нисколько не смущаясь тем, что он еще в постели, она произнесла громко:
— Кофе. Пожалуйста. — И показала две растопыренные пятерни: — Десять минут. Там! — Она ткнула указательным пальцем вниз — не то в парадной гостиной, не то на кухне. После чего повернулась и вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.
А Федор отправился в душ. Через десять минут он спустился вниз. Прошел мимо гостиной, заглянул — там было холодно и сумрачно, сетчатые шторы задернуты — и двинул на кухню. В отличие от гостиной здесь было светло, окна и двери распахнуты и вкусно пахло жареным хлебом и копченым мясом.
На столе его ждали кофе и бутерброды. Вторая чашка предназначалась не для Майи, как он подумал, а для Идрии, которая уселась напротив. На ней было черное платье до колен, похожее на рубаху без рукавов, с пуговичками, расстегнутыми на груди — в ложбинке он увидел серебряный крестик, — и черные чулки. Богатые иссиня-черные волосы были, как и в прошлый раз, скручены в массивный узел на затылке и заколоты большой заколкой с разноцветными пластмассовыми жемчужинами. Сросшимися бровями и усиками над верхней губой Идрия напомнила Федору мексиканскую художницу. Фриду Калло. Конечно! Фрида Калло!
У Идрии была крестьянская внешность — крупные руки с коротко остриженными ногтями, широкие плечи, мощная грудь, она была предназначена для тяжелой крестьянской работы. Он представил, как она доит корову, прижимаясь щекой к ее теплому боку, или несет корзину с яблоками, уперев ее в бедро…
Они пили кофе в молчании, украдкой рассматривая друг друга.
— Майя? — наконец спросил он.
Идрия, дрогнув уголками рта, достала из кармана платья сложенный листок и протянула ему. Это была записка от Майи.
…
«Доброе утро, Федор! — писала художница. — Боюсь, я не могу составить Вам компанию за завтраком — лунные ночи для меня просто катастрофа, я не могу уснуть и отсыпаюсь днем. Позвоните мне, ладно?
Спасибо за вчерашний вечер.
Обнимаю, Майя».
Принимая во внимание подсмотренную Федором ночью сцену, послание звучало двусмысленно. Он взглянул на Идрию и наткнулся на ее откровенно смеющийся взгляд. Федор почувствовал, что краснеет, а Идрия произнесла недлинную фразу по-итальянски, в которой он узнал два слова — «вените» и «нотте» — «идти» и «ночь». И поди знай, что имела в виду подлая боснийка — то ли что не нужно шляться по ночам в чужом доме, то ли, наоборот, пригласила: приходи ко мне ночью! А еще вариант: мы тут привыкли бегать по ночам, не бери в голову!
Когда он оставлял пределы дома художницы, увидел афганца, который, по своему обыкновению, стоял, опираясь на лопату, и смотрел на него. Федор, поколебавшись, кивнул. Тот ответил. На сей раз Сережа был одет в джинсы и серую майку, а голову его прикрывала бесформенная солдатская панама цвета хаки.
С утра в «Сове» разразился очередной скандал. Кирилловна орала так, что стали раскачиваться люстры, тонко звеня хрустальными подвесками. Сначала вырубилась поломоечная машина, которая не столько работала, сколько развозила по залу грязь и теряла щетину, а потом отключили горячую воду.