— О, Генри, что ж ты сразу не сказал, а продолжал есть? Знаете, доктор Уотсон, я уже тысячу раз говорила: хорошо, что Генри так броско одевается, иначе бы его никто никогда не замечал. — И, отпустив свою дежурную шутку, она захихикала, как школьница.
Желая сменить тему, я спросил у мистера Фреверта, чем он занимается.
— Машинами, — ответила за него жена. — Возится с машинами — продаёт и всякое такое.
Воцарилась тишина: видимо, всех мужчин смутило то, как миссис Фреверт руководит мужем. Несколько минут слышалось лишь звяканье столовых приборов о фарфор, пока мы поглощали заливное из индейки. Затем, словно черпая мужество у Бахуса, Фреверт осушил свой бокал и стал прочищать горло. Белый кот, который лежал подле хозяйки, подобрав лапки, вскочил, всем телом потянулся и лениво поплёлся к Фреверту. Откашлявшись, маленький человечек храбро сказал:
— Так, значит, доктор Уотсон, вы с Шерлоком Холмсом поверили в бредни Кэролин!
Я не понял, было ли то утверждение или вопрос, требующий ответа, и потому ответил вопросом:
— А вы, сэр, им не верите, насколько я могу судить по вашему тону?
— О, Генри никогда со мной не соглашается, доктор Уотсон, — объяснила миссис Фреверт. — Его не стоит принимать всерьёз.
Мы с Бевериджем, который в продолжение всей трапезы молчал, переглянулись. Рюш посмотрел на нас обоих.
— Прошу вас, сударыня, — сказал Фреверт, — позвольте мне говорить за себя, во всяком случае, в том, что касается столь важной темы.
Он снял с колен льняную салфетку, промокнул ею губы и лаконично заметил:
— Кэролин так любила брата, что для неё поддерживать теорию заговора — значит воскрешать его.
Я ожидал продолжения, но мистер Фреверт взялся за нож и вилку и опять приступил к еде. Мне стало ясно, что он закончил.
Однако Беверидж ещё не высказался. Когда подали десерт — мороженое, яблочный пирог и кофе, он вновь впал в задумчивость, явно испытывая колебания, как тогда, по дороге из порта.
Кот, заметив, что мистер Фреверт умолк, бесшумно обогнул стол и уселся рядом с сенатором.
— Скажите, доктор, — спросил Беверидж, отпив кофе, — что именно заставило вас с Холмсом поверить в теорию заговора, выдвинутую Кэролин?
— Разумеется, седьмой выстрел, — ответил я. — Разве вас он не смущает?
— Да, доктор, конечно. Но ведь его легко объяснить. Скажем, ошибкой свидетелей. Кроме того, у полиции имеется десятизарядное орудие убийства.
— Предполагаемое орудие убийства, — поправил я.
— Конечно, доктор, конечно. Но теперь, когда Грэм мёртв и похоронен, — простите, Кэролин, — мы уже не узнаем доподлинно, сколько же раз в него стреляли.
Неужто сенатор уже не рвётся раскрыть тайну, окружающую гибель Филлипса, спросил я себя. А вслух сказал:
— Что же тогда заставляет вас верить в версию миссис Фреверт?
— Доктор, я был американским сенатором. Я привык видеть, как сильные мира сего ссорятся между собой. В юности я работал на ферме. У меня не было денег, и мне пришлось самому прокладывать себе дорогу в жизни. Полагаю, вы бы назвали меня человеком, который сам себя сделал. Я знаю, что такое борьба, доктор, и верю, что те, кто достиг успеха, его заслуживают. В мире бизнеса царит закон джунглей. Возможно, те, кто не знаком с политической сферой, удивятся, но и там всё точно так же. Однако считается, что в политике принцип «убей или будешь убит» действует лишь в переносном смысле. Но знаете, что я вам скажу, доктор: произнесите имя Дэвида Грэма Филлипса в Сенате, и вы поймаете на себе поистине убийственные взгляды — вовсе не в фигуральном значении этого слова.
Даже ребячливое выражение лица Бевериджа не смягчало мрачности, с какой он приписывал собратьям по Сенату макиавеллиевское коварство.
— «Измена Сената» уничтожала людей, доктор. Грэм атаковал более двадцати членов нашего клуба, и двое-трое из них уже не конгрессмены. Теперь даже поговаривают о принятии поправки к Конституции, которая позволит избирателям голосовать за сенаторов напрямую, а не передоверять эту честь нашим снисходительным законодательным собраниям штатов [18] . Кроме того, как бы Грэм ни был мне дорог, я не забываю, что он работал на Билла Херста [19] , который сам метил в нью-йоркское законодательное собрание, а в конечном счёте — в президенты. Да и теперь не оставил эту идею. И сколько бы Грэм ни болтал о патриотизме и демократии, «Измена» была частью хорошо продуманного плана, призванного обеспечить Херсту политическую платформу и устранить с его пути некоторых политических соперников. О нет, доктор, и без всякого лишнего выстрела несложно учуять здесь нечистую игру. Взгляните на мерзкие физиономии мстительных сенаторов, и вы поймёте, что гибель Грэма могли подстроить. Ваш знаменитый Шекспир легко бы понял эту тягу к убийству — если не ради собственного выживания, то во имя государства. Вспомните Брута.
Вот и ещё одна аллюзия на убийство Цезаря, подумал я. Беверидж вновь поднёс ко рту чашку с кофе, давая понять, что закончил. Когда он замолчал, глаза его сузились то ли из-за дымящегося кофе, то ли от хищнического азарта — я толком не понял. Знакомый теперь с прозой Филлипса, я знал, что он писал не только про благородных героев от политики вроде Хэмпдена Скарборо, но и о политических убийцах. И обе эти разновидности были списаны с реальных людей — таких как Альберт Беверидж с его теориями о выживании сильнейших.
Как только мы закончили пить кофе, миссис Фреверт встала, предложила нам послеобеденные сигары и портвейн, подхватила Рюша и вышла из столовой. И сколь бы властно ни манила меня постель (пусть даже гостиничная), я помнил, что обещал Холмсу разведать всю подноготную этих людей, и не спешил откланяться. В отсутствие властной миссис Фреверт я надеялся побольше вытянуть из её мужа. Известно, что у мужчины, помалкивающего при деспотичной жене, под действием горячительных напитков быстро развязывается язык.
Мы отдали должное сигарам миссис Фреверт и её портвейну. Я хотел, чтобы голова моя оставалась ясной, но понимал: компанейскому собутыльнику, который не прочь пропустить рюмочку-другую, проще вызвать собеседников на откровенность.
Беверидж откинулся в кресле и, вытянув губы трубочкой, выпустил над столом колечко белого сигарного дыма. Затем, словно довольный сочинитель, ставящий в конце удачной фразы энергичный восклицательный знак, он послал в середину тающего колечка остатки дыма. Непринуждённость, с какой он наслаждался сигарой, показывала, что сегодня вечером Беверидж уже сказал о гибели Филлипса всё, что хотел. Равным образом скованность, с которой Фреверт пялился в свой хрустальный бокал и косился в мою сторону, свидетельствовала: ему есть что сказать.