Кэрол. Да. Мне даже показалось, вы готовы улизнуть.
Вэл. Поторапливаться из-за женщины приходилось, но бежать — не припомню... Вы загораживаете свет.
Кэрол (слегка отступив). Простите. Так лучше?
Вэл. Благодарю вас.
Кэрол. Боитесь, донесу?
Вэл. Что?
Кэрол. Боитесь, донесу на вас? Нет, я не доносчица. Но понадобится — смогу доказать, что мы знакомы. Помните новогоднюю ночь в Нью-Орлеане?
Вэл. Где бы мне раздобыть плоскогубцы?
Кэрол. На вас была эта самая куртка, и еще вы носили кольцо из змеиных чешуек с рубиновым глазком.
Вэл. Никогда не носил кольца из змеиных чешуек с рубиновым глазком.
Кэрол. С изумрудным глазком?
Вэл. И с изумрудным не носил. И вообще не носил никакого кольца из змеиных чешуек с каким бы то ни было глазком... (Негромко насвистывает, глядя вбок.)
Кэрол (с легкой улыбкой). Может, оно было из драконьих чешуек — с изумрудным, или бриллиантовым, или рубиновым глазком. Вы еще нам рассказывали, что это подарок женщины-остеопата, с которой вы где-то познакомились во время своих скитаний. Вы говорили, что каждый раз, когда у вас туго с деньгами, вы даете ей доплатную телеграмму, и как бы далеко вы ни были друг от друга и сколько бы времени ни прошло со дня вашей последней встречи, — она высылает вам телеграфный перевод на двадцать пять долларов, сопровождая их каждый раз одними и теми же трогательными словами: «Люблю. Когда вернешься?» И в доказательство — хоть поверить было и так нетрудно — достали из бумажника последнюю из этих милых телеграмм и показали нам... (Запрокидывает назад голову и тихо смеется.)
Вэл отводит взгляд еще дальше и настойчивей принимается за пряжку.
Всю ночь мы ходили за вами из одной пивной в другую, но познакомились только в пятой. Я первая подошла к вам, помните? Вы стояли у стойки, я прикоснулась к вашей куртке и спросила: «Из чего она?» Вы ответили, что это змеиная кожа, и тогда я сказала: «Жаль, что не предупредили, я бы не стала ее трогать... А вы нагрубили мне. Вы ответили: «Может, это научит вас не давать рукам волю». Было уже за полночь, и я была пьяна. Помните, что я вам тогда оказала? Я спросила: «А что же еще остается делать в этом мире, как не цепляться обеими руками за все, что подвернется, пока все пальцы не обломаешь?» Я никогда раньше не говорила этого и даже как-то не задумывалась над этим, но потом мне стало казаться, что никогда еще не изрекала я такой неоспоримой истины: а что еще остается делать в этом мире, как не хвататься обеими руками за все, что подвернется, пока все пальцы не обломаешь... Вы метнули на меня взгляд, трезвый такой, серьезный взгляд, вроде бы даже кивнули мне слегка, потом взяли гитару и начали петь. А когда спели, сняли шляпу и пошли собирать деньги. Если в шляпу кидали бумажку, вы присвистывали. Мой кузен Берти и я бросили вам пять долларов, и вы присвистнули пять раз и сели за наш столик выпить. Джина с шипучкой. Вы показали нам все эти надписи на гитаре... Ну как, ни в чем не ошиблась?
Вэл. Что вам так приспичило доказывать, что мы знакомы?
Кэрол. А чтобы познакомиться покороче... Мне бы хотелось прошвырнугься с вами по шоссе сегодня ночью.
Вэл. Прошвырнугься?
Кэрол. Не знаете, как это делается? Садитесь вдвоем в машину, выпьете немного, а потом проедете немного, остановитесь где-нибудь у ресторанчика и потанцуете под проигрыватель, а потом выпьете еще немножко и проедете еще немножко, и снова привал — потанцуете под проигрыватель еще немножко, а затем — побоку танцы и будете только пить да мчаться вперед, а там и мчаться никуда не будете — только пить, а потом, наконец, и пить перестанете...
Вэл. Ну, и что тогда?
Кэрол. А это уж зависит от погоды и от партнера. Если ночь ясная, расстилаете одеяло среди надгробий на Кипарисовом холме — там местный приют для покойничков, а если погода похуже, ну вот как сегодня, скажем, — тогда подъезжаете к мотелю на шоссе...
Вэл. Так примерно я и думал. Но эти маршруты не для меня. Пить без просыпу, курить до одурения, шататься бог знает где с первой встречной — все это хорошо для двадцатилетних оболтусов, а мне сегодня стукнуло тридцать, и я уже покончил с такими прогулочками. (Подняв на нее помрачневший взгляд.) Молодость прошла.
Кэрол. К тридцати-то годам? Вряд ли. Мне и самой двадцать девять!
Вэл. Если с пятнадцати лет начинаешь ходить на все эти сборища и гулянки, — к тридцати молодости как не бывало.
Аккомпанируя себе на гитаре, поет балладу «Райские травы».
Мои ноги ступали по райской траве,
И небесные песни звучали во мне.
Но настала пора по земле мне шагать,
И, рожая меня, громко плакала мать.
Много разных дорог предназначил мне рок,
Путь лежал мой на запад, бежал на восток.
Много дивных краев повидал я вдали,
Но куда бы дороги меня ни вели,
И какие бы страны ни встретились мне,
Мои ноги тоскуют по райской траве.
Кэрол достает из кармана пальто бутылку виски и протягивает Вэлу.
Кэрол. Спасибо. Вы чудесно поете. Поздравляю вас с днем рождения, Змеиная Кожа. От души поздравляю. (Она совсем рядом с ним.)
Ви (появляется из кондитерской, резко). Мистер Зевьер не пьет.
Кэрол. Простите — не знала!
Ви. Если бы вы вели себя поприличнее, ваш отец не лежал бы в параличе!
Звук подъезжающей машины. Женщины бегут к двери, выкрикивая что-то на ходу. Входит Лейди и, кивнув им, останавливается у порога, чтобы пропустить Джейба, за которым идут Пес, Коротыш и шериф Толбет. Лейди здоровается с женщинами почти беззвучным шепотом: она слишком устала. Ей можно дать и тридцать пять и все сорок, но фигура у нее молодая и стройная. Лицо напряженное, нервное: потрясение, которое перенесла она еще девушкой, привело к тому, что порой она бывает на грани почти истерической взвинченности и в голосе ее проскальзывают резкие нотки. Но когда она спокойна, в ней снова появляется девичья мягкость, и она сразу лет на десять молодеет.
Лейди (в дверях). Входи, Джейб, входи. Нам тут устроили торжественную встречу. Даже стол накрыли.
Входит Джейб. Есть что-то волчье в его изможденной фигуре и желтовато-сером лице.
Женщины заводят идиотский галдеж.
Бьюла. Смотрите, смотрите, кто это?
Долли. Да ведь это Джейб!
Бьюла. Он, оказывается, и не думал болеть! Да уж не с курорта ли он? Видите, как посвежел, какой у него чудный цвет лица.