Еще через минуту стало ясно, что мы приближаемся к железнодорожному переезду. Поезд уже хорошо разогнался – стук колес казался мне просто угрожающим. Виктор решительно кивнул. Я рванула рукоятку стоп-крана.
Меня прижало к стене. По всему составу прошла страшная судорога. Перестук колес сменился пронзительным визгом, грохотом и шипом. А потом наступила невероятная тишина, которая спустя секунду взорвалась криками ужаса и отчаянной руганью. Мы не стали ждать, пока кто-нибудь захочет задать нам парочку неприятных вопросов, открыли дверь тамбура и, сбросив вниз вещи, попрыгали в темноту на насыпь.
Пока в вагонах царила суматоха, мы успели незамеченными отойти от поезда и скрыться за кустами лещины, которая росла под насыпью. Прячась за листвой, мы, не торопясь, зашагали в сторону переезда. Свою часть программы мы выполнили. Теперь все зависело от того, как сдержит слово балагур Барабаш. Ясных представлений на этот счет у нас не имелось, поэтому эмоции наши были пока весьма сдержанными.
Пока мы шли до шоссе, на память мне пришли те, с кого вся эта история началась, – Мария Николаевна Стрельникова и ее незадачливый муж. По сути дела, мы здесь мучаемся по одной-единственной причине – эти люди, которые уже ушли из этой жизни, должны быть отмщены – не в вульгарном, а в высшем смысле этого слова. Справедливое наказание их убийцам – это все, что мы могли сделать для их памяти, и мы не можем от этого отступиться, иначе я просто перестану себя уважать.
С братьями Коробейниковыми дело обстояло немного иначе. Они тоже пострадали, но, увы, не совсем безвинно – алчность и самоуверенность подвели их. Но бросить их здесь было бы слишком безжалостно и неправильно. В общем, все начиналось сначала, и нужно было держаться. Только бы не подвел Барабаш!
Когда мы добрались до шоссе, поезд уже был готов продолжить движение. Мы услышали тревожный свисток локомотива, а потом нарастающий грохот, прокатившийся по всему составу. Из домика у переезда вышел стрелочник и посмотрел туда, где пылали огни локомотива.
Шлагбаум на переезде был опущен, хотя сейчас это не имело никакого значения – поблизости не было ни одной машины. Это нам совсем не понравилось. Мы оба напряженно всматривались в темноту, все больше теряя надежду.
Сердито грохоча, поезд прошел через переезд, замелькали освещенные окна вагонов. Над долиной покатилось гулкое эхо. Потом все стихло, и будто нехотя взметнулись вверх полосатые шлагбаумы. Железнодорожник ушел в свою каморку.
И в этот момент метрах в пятидесяти от нас на шоссе коротко вспыхнули и погасли фары. Мы с Виктором обменялись быстрыми взглядами, вскочили с травы и помчались туда, где стояла машина. Через минуту мы уже нашли ее – это был знакомый таксомотор цвета яичницы.
– Прыгайте назад! – распорядился Барабаш, просовывая голову в окошко. – И сидите тихо, как мыши! В городе ниже опускайте головы. Конспирация!
Он наблюдал, как мы рассаживаемся, а потом вдруг немного смущенно сказал:
– Того самого… Чуть было не забыл! Поскольку ситуация у нас, как бы это сказать, непредсказуемая, я бы хотел попросить аванс! Поскольку я могу иметь большие неприятности, так я бы хотел рассчитывать на небольшую сумму…
– Это справедливо, – заметила я. – И сколько вы хотите, пан Барабаш?
– Да немного, – смущенно произнес Барабаш. – Совсем чуточки… Тысячу!
– Рублей? – на всякий случай спросила я.
– Да нет! Что с них толку! – добродушно заметил Барабаш. – Я так думаю, что долларов.
Кажется, этот весельчак решил неплохо нас пощипать, подумала я уныло. Как бы нам и в самом деле не пришлось топать отсюда пешком, когда он предъявит нам окончательный счет. Но возмущаться было бессмысленно – пан Барабаш мог просто развернуться и умчаться в украинскую ночь.
– Мы согласны, – сказала я со вздохом. – Только, боюсь, вы принимаете нас за миллионеров.
– Да нет! – легко сказал Барабаш. – Не принимаю. Пани Ольга может не беспокоиться. У Барабаша глаз наметан. Лишнего не запрошу. – Хотелось бы верить, что ваш глазомер вас не подведет, – пробормотала я.
Барабаш коротко хохотнул и сказал:
– Ну, поехали тогда до хаты!
Мы скрывались у Барабаша уже неделю. С точки зрения конспирации место было почти идеальным. Барабаш жил на краю города, на тихой улочке, выходящей на пустырь, заросший дикой вишней. У него был отдельный дом из белого кирпича – снаружи казавшийся неказистым, но удивительно просторный и удобный внутри. Имелись даже гараж под домом и что-то вроде мансарды наверху. Там поселился Виктор. Мне отвели крошечную комнатку в глубине дома, единственное окно которой выходило на глухую стену соседнего здания. Вид скрашивали неизменные заросли роз, ухоженные и наполнявшие воздух сладким ароматом.
Детей у Барабашей не было. Жили они вдвоем с женой Полиной, которая оказалась довольно милой и флегматичной толстушкой, в отличие от мужа почти не раскрывавшей рта. Нелишне заметить, что усы, которые пан Барабаш приписал своей супруге при первой нашей встрече, оказались в большей степени мифом.
Трудно было сказать, что сыграло свою роль – врожденное гостеприимство или аванс в тысячу долларов, но в доме Барабашей мы чувствовали себя неплохо. Угнетала лишь невозможность выйти на улицу – глупо было рисковать после стольких мытарств.
Связующим звеном с внешним миром был пан Барабаш. Он ежедневно катался по городу и вынюхивал все, что мог. От него мы узнали, что следствие по делу об убийстве германских подданных ведется в глубокой тайне и им занимаются всякие шишки, понаехавшие из Львова и Киева. Никакой информации об этом больше наружу не выплыло до самого последнего дня, когда Барабаш вдруг сообщил, что братьев Коробейниковых переводят из Белки в следственную тюрьму Львова.
Узнал он также о том, что и последний немец, имевший отношение к проекту туристического центра, отбыл к себе на родину, сопровождая тела своих погибших соотечественников. О закрытии проекта никто официально не объявлял, но и без того было ясно, что дело застопорилось надолго. Куницкому это, наверное, было как бальзам на душу.
Любопытным мне показалось также то, что и власти не проявляли особого интереса к развалинам. Судя по всему, братья Коробейниковы даже в тюрьме не хотели раскрывать своих тайных планов – пресловутая алчность не позволяла сказать им правду. Даже в столь плачевном положении они еще сохраняли надежду добраться когда-нибудь до клада. Одним словом, они молчали как партизаны, что тоже было на руку Куницкому.
Пани Шленскую перевели из больничной палаты в тюремную камеру – вероятно, ее болезнь оказалась не такой уж серьезной. Зато инспектора Приймака увезли из Белки на санитарном вертолете – едва состояние его улучшилось и стала возможна транспортировка. Таким образом, все разворачивалось в соответствии с дьявольским планом Куницкого.
Что же все это время делал он сам? Мы попросили Барабаша обратить на этого человека особое внимание. Нам был очень важен момент, когда Куницкий сочтет нужным покинуть тихую гавань, где обосновался. Это будет означать, что он готов приступить к поискам клада.