— Послушай меня, сынок. — Леку показалось, что его черные зрачки пульсировали, ритмично, в такт ударам сердца. — Ты убил не человека, ты убил мразь, которая отстреливала всех, кто попадал в этот город. Мы с Секачом тебе за это очень признательны, ты нам жизнь спас. Лек, не думай о нем — он бы и тебя убил, если б заметил. Ты ни под каким предлогом в мире не смог бы его убедить опустить оружие, я знаю таких людей — им все по херу, потому что у них есть гребаный прибор, который показывает где человек, а где мутант. Ты — хороший парень, я знал, что мы не зря шли за тобой. Вот, — он протянул ему израильскую винтовку, — это твой трофей. Ты заслужил, бери.
Он похлопал по плечу угрюмо уставившегося в землю снайпера, неохотно взявшего с его рук забрызганную мелкими каплями крови винтовку, поднял с земли свои вещи и двинулся обратно. Прочь от озера, прочь от тумана, прочь от трупа первого человека, что не являлся жителем Укрытия.
Дождь уже практически закончился, но тучи все еще сгущались, темнея и переливаясь, словно там, в небе, работал вентилятор, который гонял их туда-сюда как табун необузданных лошадей.
Он обозвал меня мутантом… — все еще продолжая смеяться в душе, хоть и совсем не таким веселым смехом, вспомнил Крысолов. — Ладно там Бешеного принять за мутанта, а меня-то по каким признакам причислил? Ну, клоун…
Они возвращались в город.
Не тою извилистой улочкой, что вывела спасающихся бегством Секача с Крысоловом к озеру, а, — вопреки всем учениям о тактике перемещений в городе, — широкой, центральной улицей имени Ленина, с нетленным и ни на грамм (по крайней мере с виду) не поддавшимся тяжелому прессингу времени, памятнику вождю. И хотя здравый смысл всем троим подсказывал, что это не совсем правильное решение — двигаться посреди проезжей части, да еще и в самых что ни есть худших условиях видимости, когда окружающие предметы становятся видимыми не раньше, чем за два метра, они упорно шли, всецело полагаясь на слух и удачу.
Относительная тишина длилась не одну минуту, и Крысолова это не могло не насторожить. Еще бы! Шли бы они вот так по Киеву — уже давно стали бы чьей-то легкой добычей. Уж то, что с какой-нибудь тварью в перебранку вступили бы, даже не вопрос. И передвигались бы не вот так, словно на прогулку вышли, а короткими перебежками: от здания к зданию, от угла к углу, один за другим, прикрывая друг другу тылы и выверяя каждый последующий шаг, будто последний.
Но, как это ни странно, Яготин весьма сдержанно и умеренно высказывал свою неприязнь к незваным гостям, натравив на них за все это время всего лишь два крылача, свору самоустранившихся после разговора с Крысоловом собак, ну и этого психопата, который кроме попорченных нервов, больше не успел причинить им никакого вреда. Что ж, крайне скудно. Тем, кто выживал в девятибальных штормах, эта легкая качка казалась притворной и наигранной. Конечно, для увеличения общего балла можно еще и накинуть повстречавшихся Леку монстров, но если он их не видел, то лучше будет оставить их в покое.
Кто-то, разумеется, сочтет это за безумие, кто-то непосвященный подумает, что сталкеры малость рехнулись, если чуть ли не с надеждой всматриваются в туман и чуть ли не выпрашивают чтобы из него пускай хоть что-нибудь на них выпрыгнуло! Странные люди. Ведь нет мути всякой — и отлично! Зачем искать себе приключения на задницу? Не слыхать ни чьего тяжелого дыхания за спиной, ни хищного рыка из подворотен, никто не скребет когтями по бетонным ступеням, выбираясь из подвалов многоэтажек, даже вездесущих собак, и тех нигде не видать — так слава Богу!
Но бывалые хорошо знают эту примету: если обитатели города прячутся, то это может означать только одно — ждать стоит куда больших проблем.
И они есть, никуда они не девались, они везде и повсюду, — чутье Крысолова еще ни разу не подводило, — но какого представления они все ждут?
Ответ пришел издали. Оттуда, откуда ждать его совсем не хотелось.
Они уже успели отойти от мертвого яготинца на достаточное расстояние, когда со стороны озера (читай: болота), бывшего некогда гордостью этого города, послышался громкий бурлящий звук.
Трое остановились и оглянулись — нет, не для того, чтобы прислушиваться, на это у них просто не было времени — чтобы убедиться, что им не почудилось. Что это не подшучивает над ними воображение. Но, раз уж им это послышалось троим, о каком воображении могла идти речь?
— Что это? — не ожидая ответа, спросил Секач.
С таким звуком уходит вода в сливное отверстие. Такой звук издает вскрытое тонким лезвием ножа горло. От этого звука все внутренности сжимаются в тугой узел, тело начинает бить крупная дрожь, а в прояснившейся голове не возникает никакого другого желания, кроме как броситься со всех ног и бежать… Бежать… Куда глаза глядят, пытаясь не вспоминать о той памятке в деревянной рамке под стеклом, прикрепленной первыми сталкерами к воротам на северной заставе, на которой большими черными буквами было написано: «Человек, помни! Теперь ты — паразитирующий организм!».
Они всматривались до режущей боли в глазах, но там, внизу, не было видно ровным счетом ничего. Туман поглотил и часть улицы, и озеро, и лодочную станцию, и берег с пузырящимся илом, полностью растворив их. Всматривайся хоть до посинения — не увидишь ничего, кроме трепещущего, отчего-то принявшего болезненно-желтый оттенок, протягивающего вперед свои полупрозрачные сяжки, смога.
«А вот нежити здесь хватает. Скоро с озера вон поползут…» всплыли у Кирилла Валериевича в голове слова психопата. Всплыли и повисли, словно протянутый между столбами над дорогой красный транспарант.
Отгоняя от себя самые жуткие мысли, Кирилл Валериевич подтолкнул застопорившегося с раскрытым во всю ширь глазом Лека, и тот содрогнулся, будто к его плечу прикоснулась сама смерть.
— Пошли. — Крысолов потянул его за рукав, и тот поплелся за ним как ребенок, которого выводили из магазина игрушек за ручку, а он все хныкал и оглядывался. — Расскажи-ка лучше где ты нашел место для сохранки.
— На складе, — ответил Лек, удивившись собственному голосу.
— На каком еще складе? — спросил Секач, впервые выдав свое присутствие. — Где ты его выискал при дороге-то?
— Не знаю, может то и не склад… Но там было много бочек с химией.
— Я знал, что ты справишься, — Кирилл Валериевич посмотрел на него, как тренер на получившего медаль спортсмена. — Значит, не зря мы за тобой шли. Вот сейчас «Разведку» еще заберем и — догонять своих, они уже минут десять как выехали на Пирятин. Ну а нас-то ты как нашел?
— На звуки выстрелов шел.
— Молодец, хвалю, — он засмеялся и потрепал его по затылку. — И спасибо, что умеешь хорошо стрелять. Мы теперь твои должники.
Крысолов не хотел сейчас говорить. Ему, если честно, даже языком воротить было невмоготу, но в то же время он знал, что говорить просто должен. Должен, иначе если он умолкнет, умолкнут они все. А состояние Лека его волновало сейчас куда больше, чем отвратительное бульканье — уж на этих-то всяких он за свои года насмотрелся до нехочу. И звуков всяких наслышан, хоть коллекцию записывай. Молодого бойца нужно было как-нибудь раскудорхать, не дать ему загрузиться и истязать себя.