– Кровь, знаете ли… – вздохнул магиер. – Простая, не смешанная с нужными эликсирами, не зашептанная нужными словами человеческая кровь. От нее железо быстро ржавеет. А если крови много… если крови очень много… влага может проникнуть туда, где ее быть не должно. По той же причине опасность представляют дожди и – особенно – сильные ливни…
– Опять смотровая прорезь и щели подвижных сегментов?
– Да, ваша светлость. Их нельзя закрыть полностью.
– Ясно, – сказал маркграф. – В дождь от сражений лучше воздерживаться.
– В дождь и в снег. От сражений и от переходов. Переправляться через реки, рвы и прочие водные преграды тоже следует крайне осторожно. В походе не будет возможности разобрать нутро голема и привести в порядок ржавеющие механизмы. Для этого нужна специально оборудованная мастератория. В походных же условиях можно только снять и надеть броню.
– Кстати, о походах, Лебиус… Под тяжестью голема переломится хребет у самой крепкой лошади. А как далеко и как долго твое создание может идти на своих двоих?
– Если впереди не болотистая почва и не непролазный лес, то очень далеко и очень долго, – заверил магиер. – Големы неутомимы, но ведь любая механика рано или поздно изнашивается. Так пусть ваши лучшие воины выкладываются в боях, а не на марше. По возможности, големов следует переправлять вместе с обозом – в крепких крытых сухих повозках, а поднимать непосредственно перед битвой. Как на Нидербургском турнире…
– Изнашиваются, значит, големы? – Альфред Оберландский криво усмехнулся. – А мне-то казалось, эти твои стальные рыцари вечные.
– К сожалению, а быть может, к счастью, ничего вечного в этом мире нет, ваша светлость, – тихо ответил Лебиус. – Однако если регулярно смазывать механизмы, менять истершиеся шестеренки и ослабевшие пружины, если специальными эликсирами и растворами омолаживать запертую в металле плоть… В общем, при надлежащем уходе голем переживет и нас, и наших детей, и внуков, и правнуков…
– Ну, так долго-то мне и не нужно вовсе, – хмыкнул маркграф. – По большому счету, мне бы не хотелось, чтобы твоя машина пережила меня самого. Пусть ломается. Но не прежде, чем в ней исчезнет нужда.
– Голем в этом мире будет нужен всегда, – с невесть откуда взявшейся печалью произнес магиер. – И тут я тоже не знаю – к счастью это или наоборот.
– Ладно, хватит философствовать, – отрубил Альфред. – Скажи лучше, как ты поднимаешь эту груду металла. И как заставляешь…
Маркграф запнулся, подбирая подходящее слово.
– …заставляешь ее… уснуть?
– Умереть, – поправил Лебиус. – На время умереть. До следующего пробуждения. Так будет правильнее.
– Ну, и как же? Этого секрета ты мне еще не раскрывал, магиер.
– Все просто, ваша светлость. Но лишь на первый взгляд. В действительности же это самая сложная часть работы по созданию голема. Несколько магических формул, произнесенных в определенной последовательности, пробуждают сокрытую в металлических членах жизненную силу. Те же формулы, сказанные в обратном порядке, заставляют металл умереть вновь. Но каждое слово, каждый звук следует произносить правильно, с нужной интонацией, с нужными помыслами и с нужным настроем. Только в этом случае получится так, как должно получиться. Мне пришлось потратить немало лет, чтобы добиться результата.
– Формулы, значит, – процедил оберландский маркграф. – Это все?
– Нет, ваша светлость. Прежде чем поднимать голема словом, необходимо подчинить его волю знаком. Именно этого не смог сделать мой прагсбургский помощник.
– Как? – свел брови Альфред Чернокнижник. – Подчинить? Волю?
– Следует начертать на лбу голема пять магических символов, определяющих пять литер и сводящихся к единому слову закрытого от непосвященных языка. К слову «zmeet», что значит «истина». Лишь эти символы дают написавшему их истинную власть над големом. Но верное изображение подчиняющих знаков, как и чтение магических формул, тоже требует опыта. Малейшая ошибка в переплетении линий – и пробудившийся голем выйдет из подчинения.
– Так вот какими письменами украшен шлем твоего создания…
Альфред подошел к доспехам голема, склонился над большим – выше маркграфского колена – шлемом со светящейся бело-красной росписью на темно-синем стальном лбу.
В хаотичных, на первый взгляд, росчерках между выступающим над смотровой щелью козырьком и гребнем на округлой" макушке при внимательном рассмотрении прослеживались скрытый порядок и какая-то непостижимая внутренняя симметрия. Четыре пучка связанных друг с другом и пересекающих друг друга отрезков, изгибов, спиралей. Определенной длины и толщины. Под определенными углами. Все казалось небрежным и строго рассчитанным одновременно. Да, заново, без ошибки, выписать такое… точно такое же сможет не всякая рука.
– Сейчас здесь только четыре знака, колдун, – вновь повернулся к Лебиусу Альфред. – А ты говорил о пяти.
– Первый стерт, – пояснил магиер.
– Зачем?
– Чтобы упокоить голема. Ибо «zmeet»-«истина», превращенная в «meet», имеет уже иное значение – «смерть».
– И из-за одного символа истинная власть над големом умирает?
– Вместе с самим големом. На время. Которое нужно повелителю голема.
– Что ж, я все понял. – Альфред Оберландский еще раз окинул взглядом ребристый металлический каркас у стены. Подытожил: – Твой стальной рыцарь – грозная боевая машина. Но и абсолютно неуязвимой ее не назовешь. Практически несокрушимая в обычном бою, но тяжелая и громоздкая. Неутомимая, но и пройдет не везде. Боится воды и…
А вот теперь властитель Оберландмарки в упор смотрел на магиера.
– …и по сути подчиняется лишь одному человеку. Тебе, Лебиус Марагалиус.
Прагсбургский колдун опустил глаза. В знак согласия. Или – пряча взор. Понял намек. Забормотал сбивчиво:
– Мне невыгодно злоумышлять против своего покровителя, ваша светлость. Верхняя Марка – единственное место, где я могу…
– Можешь что? – маркграф подошел ближе. Ладонь Альфреда Оберландского снова нежно поглаживала рукоять меча. – Что у тебя на уме, колдун?
Лебиус дрожал как осенний лист на ветру:
– Я бы не посмел… никогда… ничего дурного… против вас… Если нужно… буду рад… обучить вашу светлость… Поднимать и повергать голема… Пробуждать и умерщвлять…
– Э-э-э, нет, Лебиус, не обучишь, – маркграф чуть качнул головой, но немигающие глаза его при этом по-прежнему смотрели в одну точку. Глаза Альфреда Оберландского пронзали, сверлили, ковыряли и безжалостно кромсали собеседника. – И ты сам это прекрасно знаешь. В моем распоряжении нет тех долгих лет, которые ты потратил на изучение магических формул и колдовской каллиграфии. А следовательно…