И слышала – глухое, слабое:
– Прощай, дочка…
Величка еще была жива. Потомки Изначальных вообще необычайно живучи сами по себе, ибо даже малая толика сильной крови способна поддерживать жизнь там, где кровь обычного человека перестает течь и быстро остывает. А у опытной ведьмы к тому же девять таких «обычных» жизней – как у кошки. Это известно каждому.
Эржебетт стояла у дыры миров. Одинокая, напуганная, в полном смятении чувств. Саднило побитое и исцарапанное тело иод изодранным платьем. За спиной бесконечной непроглядной тьмой зиял Проклятый проход, уходящий в иной неведомый мир. А впрочем, нет, не непроглядной вовсе. Не такой уж и тьмой. Глаза постепенно привыкали к мраку. Глаза доказывали: мрак-то тут отнюдь не кромешный. Слабенький – слабее лунного, слабее звездного – едва и не сразу различимый зеленоватый свет, словно исходящий из воздуха, все же позволяет видеть и здесь. Если приноровиться.
Вот так… Сморгнуть. Еще раз. И можно видеть и можно уже идти по Проклятому проходу не на ощупь. Однако Эржебетт уходить не спешила. Недвижимой статуей застыла она у порушенной границы.
Как уходить?
Ведь там, в разрыве… за поблескивающей зеленоватой чернью воды-тумана, за тонкой пленкой… Ей казалось: сделай шаг, один только шаг, протяни руку – и можно коснуться озера, берега, матери, неба… Но так только казалось. Обманчивая иллюзия. Колдовская смесь воды и тумана, приближавшая к тебе далекое, но не тебя – к нему.
Эржебетт все же просунула руку в брешь между мирами. Рука ощутила плотную упругую влагу. И холод.
Бесполезно. Вод Мертвого озера ей не раздвинуть. Самой – не справиться. Ведьмино посвящение Эржебетт так и не прошла. И нужным словам не обучена. Аж злость берет! Какой прок от крови Изначальных, текущей в твоих жилах, если нет знаний, если ты не способна воспользоваться силой той древней крови!
Она стояла во тьме. В Проклятом проходе стояла. И смотрела, как умирает мать.
Нет – как убивают мать…
Ибо просто так умереть Величке не дали. Не позволили ей просто истечь кровью.
Два факела осветили каменистый берег и распростертое на берегу тело. Два охотника, первыми добравшихся до плато, возникли над окровавленной добычей. Два белых плаща с двумя черными крестами. Два посеребренных доспеха. Две непокрытые головы. Два суровых лица.
Первым был магистр… мастер Бернгард. Вторым – кастелян Серебряных Врат брат Томас. Тогда еще – не калека, потерявший левую длань. Обоими здоровыми руками кастелян держал поводья коней. Своего коня и коня магистра.
Они говорили. Негромко, но слова легко проникали сквозь толщу воды. Слова падали на дно Мертвого озера как камни. Достигали дна. Разомкнутой рудной черты. Уходили дальше. Отдавались эхом в Проклятом проходе.
Эржебетт слышала…
Сначала – тревожное, сбивчатое, многословное – Томаса:
– Ведьма! Должно быть, та самая Величка и есть! Мастер, взгляните на ее руку! Господь Всемогущий! Она пустила в озеро свою кровь! Она пыталась открыть проход!
Потом – угрожающее, краткое, обращенное к женщине на камнях – Бернгарда:
– Ты? Открывала?
А после – слабый, хриплый, едва-едва слышный смешок. Да, Величка еще жила. И Величка смеялась им в лицо. Ведьма-мать кривила бледные, обескровленные губы. И все смеялась.
Смеялась…
Смеялась так, как могут смеяться только издыхающие ведьмы. И торжествующие бесноватые.
– Брат Томас, перевяжи ее! – приказал Берн-гард. – Останови кровь! Мне нужна и она, и ее кровь.
Кастелян действовал быстро и умело. Не пожалел рыцарскую перевязь. Сорвал, отбросив в сторону меч с ножнами. Навалился на ведьму.
Та, вконец обессилевшая, не сопротивлялась – не могла. Недолгая возня – и на истерзанной левой руке – у самого плеча эрдейской ведьмы туго затянут тевтонский ремень. Кровь – жалкие ее остатки, поддерживающие еще жизнь Велички, – перестала сочиться из передавленных жил. Но это была только отсрочка. Несколько лишних минут жизни это было. Мать Эржебетт потеряла слишком много живительной влаги.
Мать пока жила. Но мать уже умирала.
– Будешь говорить, ведьма? – сапог Бернгарда ударил под ребро Величке.
Оханье. И – новый смешок в ответ.
– Вообще-то я не вижу никакого прохода, мастер Бернгард, – Томас вертел головой, осматривая озеро. По тону его голоса было ясно: кастелян очень хотел успокоить себя. – Вода-то вроде бы нигде не расступилась.
– Вода – это всего лишь вода, брат Томас, – задумчиво произнес Бернгард. – Сильная ведьма может сомкнуть воду и до поры до времени скрыть под ней брешь между мирами. Но если брешь есть, рано или поздно Проклятый проход сам раздвинет озерные воды. И скорее, рано, чем поздно. В одну из ближайших ночей скорее.
– Мастер Бернгард! – Томас нервничал. Даже в молочном свете луны видно было, какое у кастеляна бледное лицо. – Если у ведьмы получилось…
– Надеюсь, что все-таки нет, – тевтонский магистр отвечал хмуро и сдержанно. – Если бы у нее получилось, она бы не лежала здесь. Она бы искала спасения там… Уползла бы. Покуда были силы.
– Но она могла знать, что ждет ее там…
– Она не могла не знать, что ждет ее здесь. В темном обиталище у нее был бы хоть какой-то шанс. Нет, брат Томас, скорее всего, тут имеет место обычное отчаяние. И желание любой ценой избежать костра.
– Грех самоубийства? – спросил Томас.
Бернгард утвердительно кивнул:
– В придачу ко всем прочим ее грехам. Кроме того, перед смертью ведьма, возможно, хотела нас попугать. Напоследок. Внести в наши души сумятицу и неуверенность.
– А если тут что-то большее, мастер? Если это расчетливая месть? Если она задумала покончить с собой, но прежде – взломать своей кровью границу. Чтобы мы – тоже. Все… Потом… Чтобы нас… темные твари…
– Сомнительно, – скептически покачал головой Бернгард. – Зачем открывать проход и подыхать, если можно открыть проход и уйти. Попытаться хотя бы. А она осталась. На берегу осталась. Впрочем, гадать сейчас об истинных замыслах ведьмы – глупо. Не стоит тратить на это драгоценное время.
Чуть отведя в сторону факел, Бернгард всматривался в озерные воды. Едва ли он что-то различал сейчас под темной холодной толщей. На дне не горели огни. Не светила луна. И даже кровавый багрянец порушенной границы давно погас. А черно-зеленая муть смешавшихся воедино воды и тумана разных миров была еще слишком глубоко – у самого дня. Слишком мало ее еще накопилось.
Зато Эржебетт прекрасно видела лицо тевтонского магистра, освещенное ярким факелом. Видела. Ненавидела. Запоминала. И боялась. Жутко боялась. Мастера Бернгарда всегда ненавидели и боялись те, кто так или иначе был связан с ведовством, колдовством и магией.