– Да ты не пугайся, русич, – отчего-то Берн-гард вновь обращался к нему. Только к нему одному.
Как-то уж так вышло, что все остальные ратники будто по команде чуть отступили назад. Не из трусости, нет, просто не желая мешать разговору двоих. Не желая ввязываться в пугающую беседу, быть может, даже слушать не желая. Но слушать приходилось. Всем. Молча, угрюмо.
– Сам не бойся. И воинов своих успокой. Эти павшие рыцари подняты не для того, чтобы причинять вред живым.
«В самом деле?»
– А для чего же? – с усилием выдавил Всеволод. Черный Князь говорил с ним. И ему надлежало достойно вести этот нелегкий диалог. Через силу, через растущий ужас. На выказывая слабости, не открывая рвущегося наружу страха. – Для чего ты потревожил их покой, Бернгард?
Загадочная улыбка – в ответ. И лишь потом – слова:
– Они нужны. Они полезны. Они более не подвластны смерти, ибо уже переступили через нее. А потому они – лучшие воины этой Сторожи. И они всецело послушны моей воле…
– Зачем они тебе? – перебил Всеволод.
– Без них нам придется трудно.
– Нам?
Разве это уже решено?
– Без них не остановить Властителя… Нахтриттера… Черного Князя… Шоломонара, перешедшего этой ночью границу миров.
Кто-то охнул за спиной Всеволода. Да, для кого-то это было неприятное открытие.
– Кто они? – помедлив немного, спросил Всеволод.
– Они – моя новая дружина, мои серебряные рыцари, которым я доверяю всецело и на которых полагаюсь во всем.
– Серебряные рыцари?
Звучит красиво, но не совсем понятно.
– Они – мой новый, личный орден.
Орден умрунов… Всеволод непроизвольно поморщился.
– Они те, кто не страшится умереть. Кто не боится ни мечей, ни клыков, ни когтей. Кто готов по моему слову сражаться с людьми и кто встанет поперек горла и Пьющим, и оборотаям. Кто не падет от солнца и не ослабеет от осины.
Бернгард скосил глаза на клинки Всеволода:
– Серебро им, кстати, тоже не опасно. Поэтому лучше вам убрать свои мечи.
Всеволод совету князя-магистра не внял. Вкладывать клинки в ножны он пока не собирался.
– Как ты смог? Бернгард? Как удалось? Тебе? Их? Так?
– Что ж, – магистр вздохнул. – Объяснять это мне все равно бы пришлось. Правда, я планировал сделать это не сейчас и при иных обстоятельствах. Ну, да ладно. Мои серебряные рыцари появились примерно так же, как появляются Пьющие-Исполняющие. Тебе известно, русич, как они появляются?
Вопрос оказался странным и неожиданным. Всеволод отрицательно мотнул головой. Откуда ему было знать такое?
– Это мертвые, точнее, недоумершие, прошедшие смерть, но возрожденные вновь оборотаи, – просветил князь-магистр.
– Волкодлаки?! – изумился Всеволод.
– Они самые, – подтвердил Бернгард. – Только испитые. И одаренные.
– Кем одаренные? Как одаренные? Чем?..
– Властителем. Пьющим-Властвующим. Любой Властитель может подарить любому испитому новую жизнь вместо прежней, утраченной с кровью. Не очень приятную, правда, и не совсем, в общем-то, жизнь – но все же…
– Как такое происходит?
– Пьющий-Властвующий просто отдает испитому частицу своей крови. Даже малая толика ее, даже единая капля крови Властителя, впущенная через рану, способна пробудить Ток.
– Ток?
– Ну, как объяснить… – Бернгард наморщил лоб под открытым забралом. – Ток – что течет. Жизнь и… не жизнь. Иная жизнь. Настолько иная, что даже оборотаи не знают, откуда берутся Пьющие. Слишком разнятся одни от других. Слишком сильно меняет оборотая такая инициация.
Да уж, пожалуй! По сию пору и сам Всеволод считал, что упыри и волкодлаки – совершенно разные существа, а не две ипостаси одного.
– Значит, капля крови Черного Князя дарит испитому оборотню иную жизнь? Одна капля превращает его в упыря?
– Одна капля и много времени. Или две капли. И меньше времени. Или три – и еще меньше. Чем больше своей крови отдает Властитель испитому, тем меньше времени требуется на превращение. На последнее, главное, необратимое оборотайство. Пройдя посвящение, войдя в Ток и обретя его, оборотаи больше не испытывает голода. Но вот жажда… Вечная жажда утраченной крови – настоящей, теплой, живой крови, которой никогда не будет хватать Пьющему. Это одна из двух сил, которые им движут и которым он подчинен.
– А вторая сила? – пытался поспеть запутавшейся мыслью за словами Бернгарда Всеволод.
– Вторая – и наиглавнейшая – воля Властителя, которую Пьющий-Исполняющий выполняет беспрекословно. Ибо именно кровь Пьющего-Властвующего дает ему и Ток-жизнь и неутолимую жажду. И оттого воля Властителя – превыше всего. Превыше жажды – тоже. До тех пор, по крайней мере, покуда Властитель жив. Если же Пьющий-Исполняющий вдруг лишается хозяина, у него остается только жажда. Ну, и еще звериный страх перед жгучим солнцем вашего мира. Вот и все, в чем он течет, чем он течет дальше. И пути назад ему уже нет. Так уж выходит, русич… Пьющий-Властвующий, отведавший крови оборотая, получает способность к оборотайству. Оборотай же, обращенный в Пьющего, утрачивают ее навеки. Пьющий-Исполняющий становится рабом своего Властителя. А коли нет Властителя – рабом своей жажды. И бессмысленного уже Тока.
Пару секунд Всеволод размышлял, соотнося услышанное только что с известным ранее.
– Выходит, та темная зловонная жижа, что хлещет из разрубленных упырей, – и есть кровь Черного Князя? Хозяина? Пьющего-Властвующего?
– Нет, русич. Кровь Властителей – красна и подобна людской. А я уже говорил тебе: в жилах Пьющих-Исполняющих есть лишь мизерная толика такой крови. Больше – нельзя, если хочешь создать целую армию и каждому обращенному оборотаю дать часть себя.
– Но откуда тогда берется столько черной кровищи?
– Это не кровь. Не совсем кровь. Как Ток – не совсем жизнь.
– Что же это?
– Ток должен по чему-то течь. Иссохшие жилы испитых слуг нужно чем-то наполнять. Их и наполняют. Тем. что всегда под рукой. Не кровью – нет. Кровом. Покровом.
– Чем? – опять не понял Всеволод.
– Покровом. Схожим словом у нас именуют вечный туман нашего мира, который есть не вода, не пар и не дым. Но который – всюду. И над твердью, и над хлябью. Который стелется и течет, и висит неподвижно. Который окутывает все наше обиталище, подобно темному савану.
– Погоди-ка, а не та ли это темная муть с прозеленью, что растворена в водах Мертвого озера? – вскинулся Всеволод.
Не та ли, которую он однажды потревожил серебряной насечкой на своем клинке.