– Это будет своего рода медовый месяц, – сказал Олимпия накануне вечером, когда они беседовали за стаканом шерри. Герцог появился как раз накануне свадьбы.
– Это не медовый месяц, – возразил граф, – а брак по расчету.
Олимпия вперил в собеседника взгляд своих пронзительных синих глаз.
– Да, но все же это брак.
Да, брак.
Сомертон покосился на жену, которая молча шла рядом с ним за синьорой Скотто по пыльной дорожке мимо кипарисов и виноградников, вилл и коттеджей, залитых ярким солнцем тосканского лета. У графа на солнце опять разболелась голова. Зато Луиза выглядела юной и свежей. Она шла, чуть приподняв юбки и глядя прямо перед собой. Подбородок был упрямо вздернут, а щеки слегка порозовели.
Что еще говорил Олимпия насчет брака? Сомертон потер лоб. Ах да! Ты можешь быть ей мужем или нет. Выбор за тобой.
– Мы пришли, – сказала супруга ризничего, свернув с дорожки к маленькому домику, уютно утроившемуся в густой тени кипарисов. Черепичная крыша казалась огненно-красной на фоне бездонной синевы неба.
Сомертон нахмурился:
– Он же совсем маленький.
– Ничего, все в порядке, – торопливо сказала Луиза, взяла женщину за руку и спросила ее по-итальянски, есть ли в доме еда.
Сомертон распахнул дверь и застыл на пороге.
– Проклятый Олимпия, – пробормотал он.
В домике была только одна комната. В центре одной стены располагался очаг, рядом была сложена кухонная утварь. Здесь же находился стол, возле которого примостились два плетеных стула. У противоположной стены была поставлена кровать, не слишком широкая, покрытая веселым голубым покрывалом, поверх которого лежали две взбитые подушки.
И все.
Нет, не совсем все. На столе Сомертон увидел бутылку вина и два чистых стакана, а под ними – листок бумаги. Сомертон подошел и взял записку.
«С наилучшими пожеланиями счастливым новобрачным. Олимпия».
Ублюдок.
Ее муж пребывал в дурном расположении духа.
Что ж, она не могла его за это винить. Если говорить честно, ему не дали выбора. Не прошло и пяти дней с тех пор, как он избавился от кошмара предыдущего брака, как уже оказался связанным с новой женой и совершенно иной жизнью.
Сомертон взял стакан и залпом выпил вино, не глядя на жену. Они только что пообедали хлебом, сыром и яблоками – в буфете оказалось много еды. На улице за жизнерадостными красными занавесками небо уже побледнело, готовясь к закату. Лицо графа казалось высеченным из камня.
Очевидно, его отнюдь не радует предстоящая первая брачная ночь.
Луиза допила вино, призвала на помощь всю свою храбрость и тихо заговорила:
– Думаю, я должна прояснить некоторые моменты, прежде чем мы… продолжим.
Наконец супруг соизволил взглянуть на нее. Его физиономия показалась ей свирепой.
– Слушаю, дорогая.
– Я понимаю, что наш брак не стал для тебя желанным.
– Но я же согласился.
– Мы не влюблены, как обычные пары, которые, стоя перед алтарем, клянутся в вечной преданности. Более того, насколько я поняла, у тебя имеются уже сформировавшиеся плотские потребности, для удовлетворения которых требуются… изобилие и разнообразие.
Сомертон поднял брови и молча взял с тарелки персик.
– Так что я вовсе не жду от тебя неукоснительного сохранения супружеской верности и понимаю, что наша постель не будет для тебя единственной. Однако прошу тебя о двух вещах. Во-первых, чтобы ты занимался этим втайне во избежание лишних разговоров при дворе.
Дьявол! Она все-таки покраснела. А ведь дважды повторила эту речь утром перед зеркалом, чтобы избежать проявления эмоций. Правда, Сомертон, кажется, ничего не заметил, сосредоточившись на разрезании персика.
– Да, моя дорогая, а во-вторых?
Луиза стойко продолжила:
– Первое время, пока мы будем стараться зачать ребенка, хотелось бы, чтобы ты оказал мне честь и ограничился только моей постелью, до тех пор, пока… пока не подтвердится радостная весть.
Сомертон, наконец, покончил с разрезанием персика. Кусочки были такими маленькими, что персик казался размятым. Он положил один кусочек в рот и принялся жевать. Интересно, он хотя бы почувствовал, что ест?
– Очень разумно, – наконец изрек он. – А как насчет тебя, дорогая? Ты тоже будешь следовать правилам, которые изложила с такой точностью?
– У меня нет необходимости соблюдать правила. В моей постели никогда не будет другого мужчины, кроме тебя.
– Ты в этом уверена? Зимние ночи длинные и часто тоскливые. Ты вполне можешь встретить джентльмена, чарам которого не сможешь противостоять. Хочешь персика? – И он предложил ей очередной микроскопический кусочек.
«Я уже встретила такого», – подумала она и положила персик в рот.
– Такую возможность можно допустить, – подумав, согласилась она. – Но даже если акт любви не является неприятным, все же ради него вряд ли стоит рисковать короной. Принц может иметь сколько угодно любовниц, но принцесса должна быть добродетельной, иначе вызовет недовольство своего народа. Такие связи практически невозможно скрыть.
– Да, разумеется, об этом я как-то не подумал. Естественно, принцесса должна ставить на первое место свои обязанности, а уж потом личные желания. Прими мои соболезнования, дорогая. Судя по всему, мы всегда будем в неравных условиях.
Его голос был низким, вкрадчивым. От него Луизу пробрала дрожь. В нижней части живота чувствовалась странная тяжесть. Она встала, но ощутила легкое головокружение и схватилась за край стола.
– Значит, мы поняли друг друга?
– Думаю, да.
Сомертон очень медленно, лениво встал и навис над ней – большой, грозный.
– Я выйду за дверь, чтобы выкурить сигару, если не возражаешь, – сообщил он. – Тебе не помешает несколько минут уединения.
– Да, спасибо, – пискнула Луиза.
Граф вежливо поклонился и скрылся за дверью – переступая порог, ему всякий раз приходилось нагибать голову, чтобы не разбить ее о притолоку. Луиза несколько минут стояла, прислушиваясь к гулким ударам сердца.
Ее супруг – супруг! – вернется через несколько минут, возможно, через четверть часа, и возьмет ее в постели.
Да поможет ей Бог. Что ей делать? Чего он ждет от нее? Он, должно быть, укладывал в постель сотни женщин, причем самых разных, наверняка умелых и опытных. Луиза попыталась вызвать в памяти свою первую брачную ночь, но вспомнила лишь чувство неловкости, разбросанную одежду и боль между ног. В конце она даже не была уверена, что они сделали все, что должно. Петер был тоже растерян. («Я вошел в тебя?» – спросил он тогда, тяжело дыша, и она не знала, что ответить, поскольку ни в чем не была уверена.)