– Но твои революционеры все равно не смогут победить, – гневно сказала Луиза. – Стефани и Эмили останутся в живых. У них будут дети, и когда-нибудь…
– Чепуха. Они займутся своими делами, не будут плодить каждый год по ребенку и станут образцовыми англичанками. Ты могла бы сделать то же самое. Возможно, мне удалось бы убедить Гюнтера не охотиться за тобой в Англии, но тут ты сама вернулась и угодила прямо ему в руки. – Она прищелкнула языком. – А теперь он собирается устроить ритуальное жертвоприношение, и, боюсь, это угробит наше дело. Вероятно, мне придется эмигрировать в Америку. Там я непременно найду занятие по душе.
Сомертон, не выдержав, встал:
– Дело? Прошу прощения, я, наверное, чего-то не понял. Вы говорите о деле?
– Конечно. – Женщина держалась совершенно спокойно. – О нашем общем деле. Необходимо сбросить несправедливый политический режим, который угнетает свой народ и ответственен за смерть миллионов. Только такая грандиозная цель может оправдать экстремальные средства.
– В этом, – вмешался Олимпия, – и состоит разница между нами. Я вовсе не считаю, что цель всегда оправдывает средства.
– То есть как? – возмутилась Динглби. – Разве не вы, герцог, учили меня, что меньшинством можно пожертвовать ради блага большинства? Это вы открыли мне глаза и научили всему.
– Ты опять все неправильно поняла, Динглби. Я никогда не утверждал, что можно убивать невинных.
Женщина безразлично пожала плечами:
– А кто тут невинный? Каждый человек, который не выступает против несправедливости, виновен в ней. – Она достала из кармана часы и взглянула на циферблат. – Гражданин! – властно крикнула по-немецки.
В камеру вошел высокий человек в форме:
– Да, гражданка?
– Пора готовить заключенных. Они понадобятся нам на Киркенплац ровно через час. Живыми. – Она повернулась к Луизе и заулыбалась: – Прощай, моя девочка. Не сомневаюсь, что ты встретишь свой конец с высоко поднятой головой. Я всегда тебя учила, что принцесса должна вести себя достойно. Ты можешь утешаться тем, что твоя смерть послужит освобождению человечества, если, конечно, Хассендорф не испортит все дело.
– Прекрасная речь, – сказал Олимпия. – Сам не сказал бы лучше. Ты предварительно записала ее на бумажке и выучила наизусть?
Динглби засмеялась:
– Мой дорогой Олимпия. Мне будет тебя не хватать. Но, к сожалению, я должна вас покинуть. Мой поезд в Рим отходит через пятнадцать минут. Гражданин!
– Слушаю, гражданка.
– Заключенные – ваши.
Динглби вышла из камеры, ни разу не оглянувшись.
Каждый год в августе принцесса Луиза отправлялась из Хольштайнского замка на площадь Киркенплац, где происходило открытие фестиваля Святого Августина. Так поступали все члены королевской семьи Хольштайн-Швайнвальд-Хунхофа, начиная со Средних веков.
Но она никогда не ездила туда в тюремной повозке.
Утренний ветер дул с гор, принося с собой более свежий и холодный воздух, чем обычно бывает в конце августа. Закрыв глаза, Луиза наслаждалась альпийской свежестью, знакомым ароматом леса, воды и нагретых камней. Сомертон крепко обнял ее за плечи и молчал. Он не сказал ни слова после того, как они четверть часа назад вышли из замка и сели в обшарпанную повозку с высокими боковыми стенками и сверху закрытую металлическими решетками, словно клетка для диких зверей. Он сидел, обнимая жену и глядя в упор на спокойный профиль Олимпии.
Повозка подпрыгнула, и Луиза открыла глаза. Утреннее солнце, проникающее сквозь решетки, отбрасывало длинные тени на лицо герцога. Со всех сторон маршировали стражники – их было не меньше двадцати, – а возглавлял процессию офицер на вороном коне.
Олимпия был изобретательным человеком, очень энергичным для своих лет, а Сомертон – сильным и хитрым. Но что могли сделать двое невооруженных мужчин, ослабленных недельным пребыванием в Хольштайнской тюрьме, против двадцати революционеров.
– Это безнадежно, да? – тихо спросила Луиза.
– Ничего подобного. Мы просто ждем подходящей возможности, чтобы нанести удар, – ответил Сомертон.
Олимпия встрепенулся:
– Кто тут упомянул о безнадежности? Ничего подобного. Перед тобой вечная жизнь. Жемчужные ворота, летающие ангелы и все такое. Лично я… в предвкушении. Наконец-то будут получены ответы на множество философских вопросов. Но, скажу честно, у меня есть и более практический вопрос для тебя, Луиза. Он уже довольно давно не дает мне покоя.
– О чем вы, дядя?
– Этот праздник. Не кажется ли он тебе каким-то папистским? Неужели твоему народу нравится идолопоклонство? Ведь эти люди – хорошие, честные протестанты.
Луиза улыбнулась:
– Святой Августин – покровитель пивоваров. Мы могли бы отказаться от латинских месс и розариев, но вопрос об отказе от Святого Августина никогда даже не возникал.
– Вот как, значит, пивовары. Понимаю. – Олимпия закрыл глаза и откинулся назад, прислонившись к стенке повозки. – Теперь, когда я об этом думаю, мне кажется, что Августин был немного кальвинистом. – Мгновением позже герцог добавил: – Когда все сказано и сделано.
– Он сошел с ума, – прошептала Луиза на ухо мужу.
– Приехали, – сказал Сомертон.
Луиза выпрямилась и оглянулась. Над стенками повозки почти ничего не было видно. Сверху обзору мешала решетка. Да и улочка была очень узкой и потому казалась темной. И еще вокруг было очень тихо. Даже солдаты вроде бы замерли, сдерживая дыхание.
– Какого черта? – пробормотал Сомертон, тщетно стараясь что-нибудь увидеть.
Куда подевались все горожане? Вероятно, собрались на площади. Луиза слышала негромкий гул голосов, он доносился, как из тоннеля, – далекий и приглушенный.
Она сжала кулаки. Сидящий рядом с ней Сомертон напрягся. Его израненное лицо было сосредоточенным: он прислушивался к цокоту копыт коня офицера, который медленно приближался.
Цоканье прекратилось, и последовал звук удара сапог о камни – офицер спешился. Лязгнул металл – он достал из ножен меч.
Вот как! Он собирается убить их здесь. Таков план Гюнтера. Он хочет привезти на площадь мертвые тела, чтобы не рисковать. Ведь народ может попытаться освободить принцессу.
Спасения нет.
Дверца повозки располагалась с правой стороны, как раз напротив Олимпии. Сомертон придвинулся ближе. Взглянув на Луизу, он жестом приказал ей оставаться на месте.
Олимпия не шевельнулся. Его лицо оставалось в тени, но Луизе показалось, что его глаза закрыты. Спит он, что ли?
Шаги офицера слышались уже совсем рядом. Сомертон приготовился к прыжку, словно сильная черная пантера.
Солдаты молча стояли вокруг повозки.