— Ясно, — сдался Андрей и вернулся было к бумагам, когда — о счастье! — в кабинет вошла наконец Каравай Мария. И Комаровский по-мальчишески резво вскочил со своего места.
— Здравствуйте, Лев Александрович! — Маша нерешительно улыбнулась и бросила удивленный взгляд на Андрея. — Вы меня тут ждете?
«Еще как тебя!» — подумалось Андрею.
— Здравствуйте, Мария, — сказал тот сухо. — Может быть, вы хотя бы теперь мне поведаете: как?!
— Что «как»? — нахмурилась Маша, снимая пальто. Комаровский, пусть и был в изрядном раздражении, галантно его принял.
— Как вы узнали?
— Что узнала?
Разговор напоминал беседу двух глухих, и все в кабинете оторвались от дел и стали с интересом к ней прислушиваться.
— Театр абсурда! — прошептал Хмельченко за спиной Андрея.
Комаровский не выдержал:
— Маша, перестаньте со мной играть! Откуда вам известно, что итальянский натюрморт — подделка!?
— Опаньки, — охнул Серый, а Андрей только смотрел на Машино растерянное лицо.
— Я… — она явно пыталась собраться с мыслями. — Я не знала. Это была… догадка.
Комаровский гипнотизировал ее взглядом.
— Уверяю вас, Лев Александрович. Это правда.
— Судя по всему, догадка удачная, — Андрей перестал делать вид, что интересуется бумагами на столе.
Маша смотрела, сощурившись, куда-то в пол, а потом подняла глаза на Комаровского:
— А как вы думаете, когда картину могли подменить?
Комаровский пожал плечами — видно, что тема эта была ему глубоко неприятна.
— Работа выставлялась около полугода назад в Псковском музее изобразительных искусств на выставке натюрморта. Но последняя экспертиза была сделана давно, так что — сами понимаете…
Маша кивнула:
— Скажите, Лев Александрович… А на картине что-нибудь поменялось?
Комаровский нервно поправил очки на переносице.
— Если у вас есть время, Мария, нам лучше подъехать в музей.
— У меня есть время, — сказала Маша спокойно, и Комаровский подал ей пальто, которое так и продолжал держать в руках.
— Я с вами, — вскочил Андрей. Как-то и правда в этом деле все было «чудесатее и чудесатее», и ему совсем перестало нравиться, что Маша какими-то тайными путями догадалась о том, о чем мог знать только маньяк.
А он ненавидел, когда ее мозг будто бы подключался к мозгу маньяка и она делала гениальные догадки.
— Вот не надо этого, — говорил, обращаясь, в основном, к себе, Андрей, спускаясь за Машей и Комаровским по лестнице. — Таинственных совпадений, удивительных состыковок сознания. Давайте уж как-нибудь без этих штучек, о’кей? — обратился он уже бог знает к кому, заводя машину. А Комаровский с Машей сели на заднее сиденье и хранили торжественное молчание.
* * *
Комаровский налаживал проекционный аппарат и параллельно говорил без пауз: видно, отходил от вынужденного молчания на Петровке:
— Вы уж простите меня, что я на вас накинулся — это, знаете ли, от стыда. Ведь что получается? Я если не каждый день, но уж пару раз в месяц-то точно проходил мимо этой картины. Выходит, ее подменили практически у меня на глазах, а я, старый пентюх, ничего даже и не заметил! И еще с высокомерием таким отнесся к воровству в Монтобане! Как, думаю, французы могли проморгать исчезновение ряда эскизов?! И вот теперь сам! Сам попался на подлоге.
— Лев Александрович, — мягко возразила Маша, — вы ведь говорили, что натюрморт вывозили из музея.
— Да! — Комаровский провел по лбу рукой. — Понимаете, подменить картину в маленьком провинциальном музее много проще, чем в Москве. Во-первых, сам факт переезда. Во-вторых, уровень сигнализации. И, наконец, общая нищета и наличие случайных людей в здании музея, нанятых только на время выставки. Да что уж там! Концов год спустя не сыскать…
Маша поглядела на Андрея — в глазах у обоих читалась одинаковая мысль: еще одна случайно вытянутая ниточка ушла в песок.
«Ничего! — подмигнул Маше Андрей. — Кто его знает? Если больше тянуть будет не за что, поедем расспрашивать работников Псковского музея изобразительных искусств». Но, вспомнил он обстоятельный мейл комиссара Перрена, переведенный Машей на русский: вполне возможно, что во Пскове повторилась та же схема. Интересный мужчина средних лет очаровал немолодую хранительницу музея, и…
Комаровский тем временем выключил свет. В полной темноте на большом экране появилась старая черно-белая фотография картины. А затем — цветная копия. Андрей посмотрел на Машин профиль, едва освещенный дрожащим светом прожектора. Она подалась вперед, губы приоткрыты.
— Лев Александрович, а можно вывести две фотографии одновременно? — попросила она.
Комаровский кивнул, снова щелкнул прожектор. Андрей смотрел на два натюрморта — в цвете и черно-белый — и не видел разницы. Две одинаковые вазы, в них — куча цветов, в основном, напоминающих тюльпаны. Впрочем, он плохо разбирался в этих гербариях. Плюс скрипка, лежащая на столе чуть наискось: гриф упирается в какую-то книгу. Андрей хмыкнул. Это походило на игру «найди десять отличий». Только он не мог найти ни одного. Он опять покосился на Машу: глаза сощурены — она искала.
— Не видите? — раздался довольный голос Комаровского. — Я тоже не сразу заметил. — Экран пересекла тень указки и обвела цветок в самом темном углу натюрморта. — Посмотрите сюда. Здесь появился гиацинт. И тут, — указка переместилась на книгу, — нечто вроде герба на корешке.
Андрей разочарованно откинулся на спинку. Ну и что с того? Герб, гиацинт… Бред какой-то!
— Как вы думаете, — услышал он чистый Машин голос, — это что-то значит?
Комаровский внезапно зажег свет. Маша с Андреем зажмурились. А Лев Александрович отключил проектор, вынул диапозитивы, задумчиво посмотрел на нее:
— Знаете, Маша, старые мастера никогда не рисовали бессмысленных натюрмортов. Каждый цветок являлся символом, что легко расшифровывалось современниками художника. Так, лилия обозначала чистоту, красные розы — символ страстей Христовых, а гиацинт… Его в галантном языке цветов связывали с понятием кокетства, игры. — Комаровский замолчал, склонил голову набок, внимательно и серьезно глядя на Машу. — Мне кажется, ваш убийца играет с вами, Машенька.
* * *
— Господи, как мне это надоело! — Андрей быстро шагал к парковке, а Маша семенила следом. — Как мне надоели твои игры с маньяками! Нет, ну вы только поглядите! Еще вчера, кажется, дома сидела, знать ничего не знала! И вот — прошла неделя и — здрасте — примите гиацинт в подарок!
Он открыл дверь машины и с трудом удержался, чтобы не затолкать туда Маню, а когда сел за руль, весь красный, как перекипевший чайник, заметил, что она улыбается.