Максима Караваева продолжали терзать работники прокуратуры. Вызывали на допрос и разговаривали с ним так, как если бы подозревали в убийстве.
Тихий подружился с ним за этот последний месяц, что они были знакомы. Старался поддержать его, звонил ему, они с Мариной звали его в гости. Видно было, что Караваев страдает. Причин этому у него было предостаточно. Во-первых, смерть жены Веры. Во-вторых, сама мысль, что ее убили, что кто-то, какой-то невероятный злодей, зарезал ее, пожелал ей смерти. Возможно, он допускал мысль, что в этом деле есть и его вина. Поэтому, вероятно, продолжал копаться в себе, в своей жизни, подозревать всех и вся в злых намерениях, зависти. Он сам признавался Саше, что мучается бессонницей, что мало ест, отсюда пониженное кровяное давление, головокружение.
Кроме этого, и в этом Саша был точно уверен, Караваев со страхом представляет себе момент, когда Марина вдруг все вспомнит и поймет, что никакой он ей не отец! И что та девушка, которую она с такой легкостью приняла за подружку Максима, на самом деле является его единственной законной дочерью! Они неоднократно беседовали об этом с Тихим. Саша успокаивал его, говорил, что в том, что произошло, его вины нет. Что он действительно поверил ей, что она его дочь, а потом привязался к ней, полюбил, что не бросил ее даже тогда, когда открылось, что она не имеет к нему никакого отношения, что она самозванка!
С любовника Веры обвинения так и не сняли, следствие продолжалось, ничего нового в деле не появилось.
Показания свидетелей со станции Анисовая тоже дела не прояснили. Виталий Желтков рассказал, что Савелий Кожин пригласил его к себе выпить, сказал, что продал сережки жены в отместку за то, что она его оставила и перебралась коротать холодную зиму к сестре. Что сережки продал продавщице местного магазина, а на вырученные деньги накупил выпивки и закуски. Однако обыск в доме умершего от прободения язвы желудка Кожина дал удивительные результаты: в самых неожиданных местах были найдены все украшения погибшей Веры Караваевой.
Была допрошена вдова Кожина, которая сказала, что никогда не видела эти украшения, что понятия не имеет, откуда они взялись в доме. Подозревать Кожину в причастности к убийству Караваевой никто не стал, у нее было стопроцентное алиби: она за неделю до убийства уехала из Анисовой и проживала у сестры в соседнем селе. И свидетелей этому было много.
Чтобы быть в курсе расследования, Александр Тихий часто звонил и встречался с Никитой Марковым, следователем, который вел дело об убийстве Веры Караваевой. Поскольку дело о покушении на Марину Караваеву было закрыто (прокуратура отменила постановление о возбуждении уголовного дела по факту покушения на убийство), вся надежда на то, чтобы найти убийцу ее мачехи, Веры Караваевой, была возложена на Маркова. Во всяком случае, Тихий придерживался того мнения, что оба эти преступления как-то связаны между собой, а это значит, что надо сделать все возможное, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Он, как мог, помогал следствию, выделил даже для Никиты одну из своих служебных машин с водителем, чтобы тот имел возможность более оперативно заниматься розыском преступника. Однако время шло, и никаких нитей, которые вели бы к убийце, так и не обнаружилось.
Никаких подозрительных личностей на горизонте не появилось, казалось бы, преступник, покушавшийся на Марину, затаился. Или вообще сбежал.
Сеансы гипноза, на которые скрепя сердце соглашалась Марина, тоже ничего не дали. Появлялись смутные образы каких-то людей, с которыми Марина, находясь в трансе, пыталась говорить, но никакой конкретики, ничего такого, что подсказало бы их имена или принадлежность к определенному кругу, не было. Очень часто во время таких гипнотических сеансов она, сильно волнуясь, говорила, что ничего не помнит и что она не виновата в том, что не помнит, что у нее умерла память, что она не самозванка. Психиатры, понятное дело, не могли понять, откуда вдруг это желание как-то оправдаться перед кем-то, почему она упорно повторяет слово «самозванка», и только люди из самого близкого ее круга все понимали, но держали язык за зубами. Никто: ни доктора, ни в полиции и тем более в прокуратуре — не должен знать, что Максим Караваев не родной отец Марины. Об этом же был предупрежден Игорь Караваев, родной ее дядя.
Громкая и какая-то неестественно торжественная мелодия электрического звонка прорезала общий строительный гул в доме. Даже дрель перестала работать, и рабочие словно притихли.
Тихий подошел к окну и увидел перед воротами машину Зои.
— Твои друзья приехали, — сказал он, обращаясь к пригорюнившейся и свернувшейся калачиком под пледом Марине. — Вставай, красавица… Хватит грустить. Вот увидишь, все будет хорошо!
Ирина Хохлова, сорокапятилетняя художница-акварелистка, мыла кисти в кухне под краном, когда в дверь позвонили. Оставив мокрые кисти в раковине, она схватила полотенце, вытерла руки и кинулась в переднюю открывать дверь. Она знала, кто пришел. Родная сестра Соня, самый любимый и близкий ей человек. Вырвалась, значит, на свободу, сбежала из дома, оставив на мужа своих маленьких дочек-близняшек.
— Сонечка! — Ирина, впустив сестру, розовощекую, во всем белом меховом, обняла ее. — Как же я рада, что ты пришла! Надеюсь, твой профессор отпустил тебя ко мне с ночевкой?
— Ирочка, к тебе он отпустит хоть на две ночевки! — рассмеялась веселым смехом счастливая в своем супружестве Соня.
Обе сестры были удивительным образом похожи друг на друга, блондинки с натуральными кудрями и голубыми глазами. Ирина была старше сестры на десять лет.
— Мы не виделись с тобой три дня, а я ужасно по тебе соскучилась… Почему ты так редко к нам приходишь? Знаешь, мои девочки так подросли за последнюю неделю, да-да! Стали такие хорошенькие, начинают говорить… Ладно-ладно, я все знаю, у тебя работа, работа… А работа — это святое. Ужасно рада выходу твоей новой книги, все наши видели твои рисунки и пришли к единодушному выводу: твои иллюстрации спасли эту книгу! Вот убери их из книги, и все — никто не купит! А какая обложка, это просто восторг! Не понимаю, как можно акварелью, просто водой и кистью так тонко нарисовать всех этих животных, сказочных героев…
— А у тебя шарф новый! Какой красивый! Сама вязала?
— Нет, что ты! Мне некогда. Мне свекровь подарила. Это комплект: шарф и шапочка… Но я шапки не очень-то люблю, я, как и ты, ношу береты.
— Проходи, Сонечка, садись. Сейчас я кисти домою…
— Если хочешь, я сама поставлю чайник. Между прочим, я к тебе не с пустыми руками. Вот, смотри — это печенье! Купила по дороге.
Так, разговаривая, они собрали на стол и сели пить чай. Говорили о детях, о муже-профессоре, о погоде.
— Ирина, что случилось? — Соня вдруг посерьезнела и внимательно посмотрела на сестру. — Я чувствую, с тобой что-то не так. Ты даже смеешься по-другому…
— Ничего, слава богу, не случилось… Ох, Сонечка. Ничего-то от тебя не скроешь. Да, ты права, мне действительно надо с тобой поговорить. Хотя на самом деле я должна была это сделать еще месяц тому назад, но не решилась. Подумала, что не стоит все это ворошить… А потом уже как бы и поздно стало. И стыдно… Словом, Сонечка, я запуталась.