Отчет произвел эффект разорвавшейся бомбы.
Это было крайне тревожно не только для компании «Прадель и K°», но и для семьи Перикур, бывшей на виду, а также для государственных служб, которые позволяли себе проверять работу лишь aposteriori, то есть слишком поздно. Если факт будет предан огласке, разразится скандал. Впредь информация, касающаяся этого дела, должна поступать напрямую в кабинет директора центральной администрации, минуя промежуточные этапы. Дабы успокоить госслужащего Мерлена, ему необходимо передать по инстанции, что его отчет был изучен крайне внимательно, его высоко оценили и соответствующие меры будут приняты в самом скором времени. Мерлен, имевший более чем сорокалетний опыт, сразу же понял, что его отчет только что похоронили, и, в общем-то, не очень удивился. Этот государственный заказ, несомненно, подразумевал теневые зоны, вопрос был весьма щекотливый, все, что мешало администрации, устранялось. Мерлен знал, что ему совсем невыгодно становиться помехой, иначе его снова отодвинут в сторону, как фарфоровую вазу, нет уж, спасибо. Будучи человеком долга, он выполнил свой долг. Ему не в чем было себя упрекнуть.
И в любом случае в конце карьеры ему оставалось лишь дождаться пенсии, о которой он так давно мечтал. От него требовали проводить проверки для проформы, подписывать ведомости, ставить на них печати: он будет подписывать, ставить печати и терпеливо ждать, когда закончится продовольственный дефицит и на рынках и в меню ресторанов наконец вновь появятся куры.
С такими мыслями он вернулся домой и впервые в жизни заснул сном младенца, словно его рассудку требовалось особое время на восстановление.
Он видел невеселые сны: солдаты, уже давно начавшие разлагаться, садились в своих могилах и плакали; они звали на помощь, но из их уст не вырывалось ни единого звука; единственным утешением им служили огромные сенегальцы, голые, как черви, продрогшие от холода, которые обрушивали на них полные лопаты земли, как набрасывают пальто на утопленника, которого только что выловили из воды.
Мерлен проснулся, охваченный глубоким переживанием, которое – и это было ему в новинку – на этот раз не касалось исключительно его самого. Война, которая давно закончилась, наконец вторглась в его жизнь.
То, что произошло потом, явилось результатом странной алхимии, в которой смешались мрачная кладбищенская атмосфера, напоминавшая Мерлену о его незадавшейся жизни, оскорбительный характер административных препонов, с которыми он столкнулся, и его обычная непреклонность: порядочный чиновник вроде него не мог просто взять и закрыть на это глаза. Погибшие молодые люди, с которыми у него не было ничего общего, стали жертвами несправедливости, и никто, кроме него, не мог ее устранить. За несколько дней эта мысль превратилась в навязчивую идею. Мертвые солдаты преследовали его, словно чувство влюбленности, ревность или рак. Ему было уже не просто жаль их – его охватило негодование. Он разозлился.
Поскольку Мерлен не получил от вышестоящих инстанций никакого приказа, предписывающего ему приостановить свою миссию, он сообщил начальству, что собирается с инспекцией в Даргон-ле-Гран, а сам сел на поезд, идущий в противоположном направлении, в Понтавиль-сюр-Мез.
Шесть километров, отделявшие вокзал от воинского кладбища, он проделал пешком под проливным дождем. Он шагал посреди дороги, яростно шлепая массивными галошами по лужам, и не обращал никакого внимания на сигналившие ему машины, словно не слыша их. Чтобы его обогнуть, им приходилось съезжать двумя колесами на обочину.
Странный тип с грозным видом застыл у решетки: коренастый мужчина со стиснутыми кулаками в карманах пальто, промокшего насквозь, хотя дождь уже перестал. Никто не вышел ему навстречу – только что пробил полдень, и стройплощадка была закрыта. На щите, прикрепленном к решетке, похоронная служба разместила объявление для родственников и близких – перечень предметов, найденных на неопознанных телах. Их можно было посмотреть в мэрии: фотография девушки, курительная трубка, корешок ордера, инициалы, обнаруженные на нижнем белье, кожаный кисет для табака, зажигалка, пара круглых очков, письмо, начинавшееся словами «моя дорогая…», но без подписи – ничтожный и вместе с тем трагический перечень… Мерлена поразила скромность всех этих реликвий. Одни бедняки! Поверить невозможно.
Он опустил взгляд на цепочку вокруг решетки, поднял ногу и обрушил на висячий замок удар каблука, способный уложить быка. Войдя на территорию стройплощадки, он новым ударом ноги вышиб деревянную дверь барака, в котором располагалась администрация. Около дюжины арабов перекусывали под тентом, трепетавшим на ветру; больше никого не было. Они видели издалека, как Мерлен сбил замок с решетки у входа, затем выломал дверь в кабинет, но побоялись вмешаться: внешний вид этого человека, его уверенность не сулили ничего хорошего; они продолжали жевать свой хлеб.
Поле, которое здесь почему-то называли «понтавильским квадратом», вовсе не было квадратным. Оно тянулось вдоль леса, и там, по некоторым оценкам, было захоронено около шестисот солдат.
Мерлен рылся в шкафах в поисках реестров, в которых должна была быть зафиксирована каждая процедура. Просматривая ежедневные отчеты, он то и дело поглядывал в окно. Эксгумации начались два месяца назад. У него перед глазами было поле, испещренное ямами, рядом с которыми высились холмики земли. Все пространство было заполнено тентами, досками, тележками, временными навесами для хранения инвентаря.
С административной точки зрения объект, казалось, соответствовал нормам. В отличие от Шазьер-Мальмона, здесь он не обнаружил той омерзительной небрежности, «мусорных» гробов, напоминавших мусорные ящики живодеров, которые ему удалось разыскать среди множества новехоньких гробов, готовых к использованию.
Как правило, проверив наличие реестров, Мерлен начинал свой обход с прогулки: полагаясь на интуицию, он то приподнимал какой-нибудь брезент, то проверял табличку с фамилией. После этого он приступал к решительным действиям. Он был вынужден все время метаться от реестров к могилам, но благодаря преданности делу у него вскоре развилось шестое чувство, позволявшее ему углядеть то неприметный пункт, что скрывал обман, нарушение, ту деталь, которая вела к отступлению от правил.
Это было, несомненно, единственное задание министерства, в рамках которого служащему приходилось извлекать гробы из земли, то есть эксгумировать трупы, но, чтобы все проверить, иного способа не существовало. Мерлен, с его массивным телосложением, как нельзя лучше подходил для этой миссии. Под напором его огромных галош лопата сразу же входила в землю на добрых тридцать сантиметров, его громадные ручищи орудовали киркой, словно вилкой.
После предварительного знакомства с местностью Мерлен приступил к детальной проверке. Была половина первого.
В два часа дня он стоял на северном конце кладбища перед грудой закрытых гробов, нагроможденных друг на друга, когда к нему подошел начальник стройки, некий Совер Бенишу, с синюшным лицом алкоголика, сухой, как стручок, в сопровождении двух рабочих, по всей видимости бригадиров. Они просто кипели от ярости, вздергивали подбородки, кричали громко и повелительно: территория закрыта, сюда никому нельзя входить, следует немедленно покинуть кладбище. И так как Мерлен даже не глядел в их сторону, они перешли к угрозам: в случае неповиновения мы вызовем жандармов, поскольку данный объект, знаете ли, находится под защитой правительства…