Словом, все будет,
как полагается,
кроме
Одного нарушенья порядка вещей:
В самом деле,
а как быть с законом о форме,
Содержанию соответствующей?
– Ей, богу, такого ответа
Не ожидал никак…
– Контрреволюция – это
Люди в особняках.
Я – молодой, чумазый.
Со мной человек шесть.
Стучимся —
и к носу маузер:
«Кто еще в доме есть?»
Наверх поднимались молча,
Крадучись по пятам,
Рванули:
«А ну, сволочи!»
А там…
Мы на пороге замерли.
Там…
Ослеплены.
Там женщины беломраморные,
Крылатые пацаны!
А эти (числом не меньше.
У них,
так и есть,
штаб!)
С наганами – и за женщин.
Пали, мол, в баб!
– И не стреляли?
– Куда там!
Этот маневр не нов.
По – твердым телам статуй.
По – мягким телам юнкеров.
Грохот, осколки, ругань…
Эти шли до конца!
И Афродите безрукой
Нечем закрыть лица…
Лег по углам грохот.
Утренний свет сер.
Домовладелец охал —
Контрреволюционер!
Он своей пули дождался,
Враг пробудившихся масс…
А я сразу после Гражданской
Подался во ВХУТЕМАС…
Легенда
Был прорицатель сморщен, стар,
В пещеру втиснут.
Был дерзок, молод комиссар —
И вышел диспут.
– Мы революции врагов
Разгоним стаю!
Не будет больше бедняков!
– Я это знаю…
– Мы всех накормим.
Наш набат
Весь мир разбудит!
Жизнь станет краше во сто крат!
– Все так и будет…
– Поднимет чудо-города
Всех звонниц выше
Страна свободного труда!
– Я это вижу…
– Да ты, старик, и впрямь – пророк!
Тогда скажи мне:
Как я умру? Какой мой срок
Отпущен в жизни?
Ты не молчи – я устою!
За дело наше
Готов я смерть принять в бою,
Под пыткой вражьей.
Пусть будет страшен мой конец,
А все же светел!
Не бойся, говори, отец!
Он не ответил.
Золоченые буквы читаю:
«В этом доме работал и жил…»
Здесь он лучшие строчки сложил,
Те, которые я почитаю,
Те, которые чувствую кожей,
И хожу ведь сюда оттого.
Вот и мраморный профиль его.
Знатоки говорят:
непохожий.
Ну и пусть!
Я бы зря не корил
Эти мемориальные доски —
Ведь вон там,
у дворовой березки,
Он стоял, папиросу курил…
Я лбом к стеклу прижимаюсь:
темно в заоконном мире.
На милую Маросейку
ночь опустилась опять.
Уже тишина поселилась
в большой коммунальной квартире,
Все реже шаги в коридоре —
и нужно поэтому спать.
И бабушка стелет постель мне,
шепча непонятно и мудро:
– Вот жизнь-то, прошла-пробежала,
как день, пролетела, кажись…
Что значит «прошла»? – удивляюсь,
ведь завтра опять будет утро.
Что значит – «как день, пролетела»?
Ведь это же целая жизнь!
…А в детстве неминуемая порка
Казалась мне страшней небытия!
Как больно ощущать!
Как помнить горько! —
Что я бессилен
за пределом «я»!
Мой детский ум упорно с этим спорил.
Воздушный замок рос и шел на слом…
Я повзрослел, когда однажды понял,
Что не всесилен и в себе самом…
Седой учитель держит речь
И плачет поневоле —
Традиционный вечер встреч
Сегодня в нашей школе.
Я тихо выйду в коридор —
Тоска по переменам
Во мне осталась до сих пор,
А руки пахнут мелом.
И в сердце радостная дрожь
Начальных дней наследство,
Как будто не во тьму идешь,
А в детство…
Я подчинюсь потребности невнятной.
Я отмахнусь от бесконечных дел,
И я припомню,
за какою партой
Кто из моих товарищей сидел.
Всех рассажу и шумом класс наполню…
Но память вдруг споткнется на бегу:
Я места своего никак не вспомню,
Найти свою же парту не могу…
И. А. Осокиной
Молоденький учитель,
Я у доски страдал,
А ученик-мучитель
Вопросы задавал.
Откинет крышку парты,
Наставит гневный взгляд:
– А вот Некрасов в карты
Горазд был, говорят?
Добро и разум сеял,
А сам!
Да как он мог?
А что Сергей Есенин,
А Александр Блок
Творили в жизни личной!!
Скажите – почему?
…Я непедагогично
Молчал в ответ ему.
Не знал я, как об этом
Сказать ученикам.
Нет! Нелегко поэтам
Жить по своим стихам.
Павлу Гусеву
Я был инструктором райкома,
Райкома ВЛКСМ.
Я был в райкоме словно дома,
Знал всех и был известен всем.
Снимая трубку телефона,
Я мог решить любой вопрос:
Достать молочные бидоны
И провести спортивный кросс.
О, как я убеждал умело,