Кей знала, что все они скоро умрут. И она свернулась калачиком, стыдясь трусости, которую она всю жизнь носила в своем чреве, словно плод; трусости, которая так контрастировала с явной отвагой ее отца.
– Извини, – в сотый раз сказал Питер.
– Дело не в том, что ты нашел его на свалке, а в том, что солгал, – солгала Клара.
На самом деле ее разозлило, что он подобрал этот чертов шарик на свалке. В очередной раз она получила на Рождество мусорный подарок. Когда у них не было средств, это не имело значения. Она делала для него какую-нибудь безделушку, потому что умела работать руками, а он находил что-нибудь на свалке, потому что руками делать ничего толком не умел, и оба притворялись, что довольны подарками.
Однако теперь ситуация изменилась. Теперь они могли позволить себе подарки, но он все же предпочел сделать ей подарок со свалки.
– Извини, – сказал он, зная, что этого недостаточно, но не зная, что сказать, чтобы было достаточно.
– Забудем об этом, – отмахнулась она.
Он был достаточно умен, чтобы понимать, что это будет не очень умно.
Гамаш сел подле Бовуара. Он принес еще одну грелку, хотя трясти его подчиненного уже перестало. Гамаш сумел найти только одну грелку и не мог понять, что случилось со второй. Он сидел, глядя на Жана Ги и время от времени читая тяжелую книгу, лежавшую у него на коленях.
Он перечитал Исаию, чтобы быть уверенным, потом взялся за псалмы. Вернувшись в гостиницу, он позвонил своему приходскому священнику, и отец Нерон дал ему ссылку.
– Рад был видеть вас в канун Рождества, Арман, – сказал ему отец Нерон.
Гамаш ждал этого.
– И рад был увидеть вашу внучку. Она так похожа на Рейн-Мари – повезло девочке.
Гамаш ждал.
– И еще был рад увидеть всю семью вместе. Жаль, что вы будете в аду и не сможете воссоединиться с ними в вечности.
Чего и следовало ожидать.
– К счастью, святой отец, они тоже будут в аду.
Отец Нерон рассмеялся.
– А что, если я прав и вы губите свою бессмертную душу, не приходя каждую неделю в церковь? – спросил он.
– Тогда мне целую вечность будет не хватать вашей веселой компании, Марсель.
– Чем могу вам помочь?
Гамаш сказал ему.
– Это не Исаия. Это сорок пятый псалом. Не помню точно, какой стих. Вообще-то, это один из самых моих любимых псалмов, но не очень популярных среди начальства.
– Почему?
– А вы подумайте, Арман. Если для того, чтобы приблизиться к Богу, нужно только успокоиться, то зачем нужен я?
– А что, если эта мысль верна? – спросил Гамаш.
– Тогда мы с вами все же встретимся в вечности. Я надеюсь, что она верна.
Гамаш перечитал псалом, время от времени поглядывая на Бовуара поверх своих полукруглых очков. Почему Матушка солгала, сказав ему, что это из Исаии? Она наверняка знала, откуда эти слова. И еще важнее: почему она неправильно процитировала эти строки и написала на стене «Клеймите беспокойство и познайте, что Я Бог»?
– Я что, так серьезно болен?
Гамаш поднял глаза и увидел, что Бовуар смотрит на него, глаза у него уже не мутные и он улыбается.
– Дело не в твоем теле, юноша. Я скорблю о твоей душе.
– В этих словах истина, монсеньор. – Бовуар не без труда оперся на локоть. – Вы не поверите, какие грязные сны мне снились. Мне даже приснилось, что со мной здесь агент Николь. – Он понизил голос, как на исповеди.
– Подумать только, – сказал Гамаш. – Тебе стало лучше. – Он пощупал лоб Бовуара.
– Гораздо. Который теперь час?
– Полночь.
– Идите спать, сэр. У меня все отлично.
– Отвратительно, Тошнотворно, Лейкозно, Истерично, Чахоточно, Нудно, Омерзительно?
– Надеюсь, это не характеристика для моей следующей аттестации.
– Нет. Это немного поэзии.
«Если это поэзия, – подумал Бовуар, снова устало погружаясь в теплые объятия постели, – то, может, я с этим и смирюсь».
– Почему вы читаете Библию? – пробормотал он, чувствуя, что засыпает.
– Это из-за надписи на стене в Центре медитации Матушки, псалом сорок пять, стих одиннадцать. В оригинале этот стих звучит так: «Остановитесь и познайте, что Я Бог».
Бовуар уплыл в сон, успокоенный этим голосом и этой мыслью.
Прикроватные часы показывали 5:51. Темнота все еще стояла, не спешила уходить. Гамаш лежал в постели, чувствуя приток свежего холодного воздуха сквозь чуть приоткрытое окно, – холодок остужал его лицо и теплые простыни, в которые он завернулся.
Пора было вставать.
Он принял душ и быстро оделся в холодной комнате с темной деревянной мебелью, белыми стенами и мягкой пуховой постелью. Комната была изящной и слишком уж притягательной. Гамаш на цыпочках спустился по темной лестнице. На нем была самая теплая его одежда и громадная куртка. Вчера, вернувшись в гостиницу, он затолкал вязаную шапочку и варежки в рукава куртки и теперь, сунув руку в рукав, натолкнулся на препятствие. Заученным движением он надавил сильнее, и из рукава появился помпон шапочки, а за ним варежки, словно роды в миниатюре.
Выйдя из гостиницы, он пошел резвым шагом, слушая, как снег поскрипывает под ногами. Утро было хрупкое, хрустящее, без малейшего ветерка, и Гамаш подумал, что в этот раз прогноз, вероятно, был точен. День будет холодным даже по квебекским стандартам. Он шел, чуть наклонившись вперед и сцепив пальцы за спиной, и размышлял над этим непостижимым делом с его путаницей подозреваемых и улик.
Лужи незамерзайки, никотиновая кислота, «Лев зимой», провода, псалом 45, стих 11, и давно потерянная мать. И это было только начало. Си-Си умерла два дня назад, и ему сейчас не хватало только прозрения.
Он шел вокруг деревенского луга, погруженный в полную темноту обстоятельствами дела, хотя зимой ночи никогда не бывали абсолютно черными. Снег, укрывающий землю, излучал свой собственный свет. Гамаш шел мимо спящих домов обитателей деревни, из труб которых вертикально поднимался дымок, мимо темных магазинов, хотя слабое свечение в подвале пекарни обещало свежие круассаны от Сары.
Он ходил и ходил вокруг луга в этой поразительной тишине и уюте спящей деревни, и снежный наст поскрипывал под его ногами, а дыхание громко отдавалось в ушах.
Может быть, мать Си-Си спала в одном из этих домов? Как ей спалось – без кошмаров? Или совесть вырвала ее из объятий сна, словно готовый к насилию грабитель, ворвавшийся в дом?
Кто был матерью Си-Си?
Хотела ли мамочка, чтобы ее нашли?