Двигало ли Си-Си желание найти семью, или у нее была какая-то другая, темная цель?
А что это за история с шаром ли-бьен? Кто его выбросил? И почему просто не швырнуть его в замерзший мусор, не разбить на кусочки, которые невозможно будет узнать?
К счастью, Арман Гамаш любил загадки.
Внезапно с луга на дорожку выпрыгнула темная фигура и быстрыми скачками направилась к нему.
– Henri! Viens ici [81] , – раздалась команда.
Несмотря на огромные уши, Анри, казалось, не услышал команды. Гамаш подался в сторону, и Анри, радостно махая хвостом, проскочил мимо.
– Désolée, – сказала Эмили Лонгпре, тяжело дыша. – Анри, ты плохо воспитан.
– Если Анри выбрал меня товарищем для игры, я должен чувствовать себя польщенным.
Они оба знали, что для игры Анри выбирает и свои собственные замерзшие экскременты, так что эта планка у него стояла не слишком высоко. Тем не менее Эм чуть наклонила голову, отвечая на вежливую реакцию Гамаша. Эмили Лонгпре принадлежала к вымирающей породе квебекцев. Она была из великосветских дам, которые обретали свою великосветскость не потому, что были требовательными, властными и настойчивыми, а благодаря огромному достоинству и доброте.
– Мы не привыкли встречаться с людьми во время утренних прогулок, – сказала Эмили.
– А который час?
– Восьмой.
– Позвольте присоединиться к вам?
Он пошел рядом с ней. Они втроем неторопливо обходили деревенский луг, и Гамаш кидал снежки сходящему с ума от радости Анри. В окнах домов стал загораться свет. Издалека им помахал Оливье, направлявшийся из гостиницы в бистро. Минуту спустя в окне бистро загорелся мягкий свет.
– Вы хорошо знали Си-Си? – спросил Гамаш, глядя на Анри, который скользил за снежком по замерзшему пруду.
– Почти не знала. Встречалась с ней всего несколько раз.
В темноте Гамаш не мог разглядеть выражения лица Эм. Это затрудняло его возможности, но зато он мог полностью сосредоточиться на ее голосе.
– Она заходила ко мне.
– Зачем?
– Я ее пригласила. А примерно неделю спустя я встретила ее в медитационном центре Матушки.
В голосе Эмили послышалась насмешливая нотка. Эта сцена все еще стояла перед ее глазами. Лицо Матушки цвета ее кафтана, который в тот день был малиновым. И посреди медитационной комнаты – Си-Си, худая и благонравная, критикующая образ жизни Матушки.
«Понять это, конечно, можно, – снизошла Си-Си до Матушки. – Вы обновили свой духовный путь много лет назад, а вещам свойственно застаиваться. – Она подняла двумя пальцами яркую пурпурную подушку, свидетельство прискорбно закостеневшей философии. И такого же интерьера. – Я что говорю: вот когда этот цвет был божественным?»
Рука Матушки взметнулась к макушке, рот ее приоткрылся, но она не произнесла ни слова. Но Си-Си ничего этого не видела. Она закинула голову к потолку, подняла руки ладонями вверх и произвела тягучий звук, словно громадный камертон.
«Нет, здесь нет духа. Ваши эго и эмоции вытеснили его. Как может божественное обитать среди этих кричащих цветов? Здесь слишком много вас и недостаточно Высшей Силы. Но вы стараетесь, и вы – первопроходец, вы принесли медитацию в кантоны тридцать лет назад…»
«Сорок», – сказала Матушка, обретя голос, а точнее, писк.
«Ну, это не важно. Не имело значения, что вы предлагали, поскольку никто вообще ничего не знал».
«Что вы имеете в виду?»
«Я приехала сюда найти кого-нибудь, кто мог бы поделиться своей кармой. – Си-Си вздохнула и огляделась, покачивая своей разочарованной, просветленной крашеной головой. – Ну, мой-то путь ясен. Я получила редкий дар и намерена разделить его с людьми. Я открою свой дом как медитационный центр, буду учить тому, что узнала у моего гуру в Индии. Поскольку моя компания и книга называются „Клеймите беспокойство“, я и свой медитационный центр назову так же. Боюсь, вам придется поменять название вашего маленького заведения. Да что говорить, мне представляется, что вам вообще пора закрыться».
Эм опасалась за жизнь Си-Си. У Матушки хватило бы сил задушить эту нахалку, и, судя по ее виду, она собиралась это сделать.
«Я чувствую вашу злость, – сказала Си-Си, демонстрируя, что умеет замечать очевидное. – Весьма ядовитую».
– Матушка, конечно, не восприняла ее серьезно, – сказала Эм, описав эту сцену Гамашу.
– Но Си-Си собиралась воспользоваться названием ее центра. Для Матушки это могло стать катастрофой.
– Это так, но я не думаю, что Матушка поверила в это.
– Центр называется «Клеймите беспокойство». Эта фраза, похоже, все время повторяется. Ваша команда по кёрлингу разве не так называлась?
– Где вы об этом слышали? – рассмеялась Эм. – Это было, наверно, пятьдесят или шестьдесят лет назад. Древняя история.
– Но интересная история, мадам.
– Я рада, что вы так думаете. Это была шутка. Мы не относимся к себе серьезно, и нас не очень волнует, выигрываем мы или нет.
Он уже слышал эту историю, но сейчас пожалел, что не может видеть выражения ее лица.
Анри стал прихрамывать, поднимал то одну лапу, то другую.
– Бедняжка Анри, мы слишком долго гуляем.
– Отнести его? – спросил Гамаш, почувствовав укол совести: он совсем забыл, что холодный снег может обжигать собачьи лапы.
Он вспомнил, как прошлой зимой тащил Санни три квартала до дома, когда собачьи лапы уже не могли выносить холода. Тогда их сердца были разбиты. И еще он помнил, как несколько месяцев спустя прижимал к себе Санни, когда пришел ветеринар, чтобы усыпить пса. Он помнил, как говорил успокаивающие слова в дурно пахнущее старое собачье ухо, как глядел в его слезящиеся карие глаза, пока они не закрылись; помнил, как легонько вильнул в последний раз пообтрепавшийся любимый хвост. И когда сердце Санни издало последний стук, Гамашу показалось, что у пса сердце не остановилось, а просто он отдал его все, до конца.
– Мы почти у дома, – сказала Эм.
В ее голосе появилась хрипотца, губы и щеки начали замерзать на холоде.
– Позвольте угостить вас завтраком? Я бы хотел продолжить этот разговор. Может быть, в бистро?
Эмили Лонгпре замешкалась лишь на секунду, а потом согласилась. Они впустили Анри в дом, а сами направились под занимающимся рассветом к бистро Оливье.
– Joyeux Noёl, – сказал красивый молодой официант Гамашу и провел их к столику у недавно растопленного камина. – Приятно снова вас видеть.
Гамаш отодвинул стул для Эм и проводил взглядом молодого человека, который направился к кофе-машине приготовить им кофе с молоком.