– Но почему видео она выкинула в мусорное ведро, а шар ли-бьен увезла на свалку?

– Не знаю, – признала Лакост. – Возможно, она делала это в разные дни. Видео – в тот же день, что и кулон, но до шара ли-бьен руки дошли только через некоторое время.

– Видимо, он был более ценен для нее, – поддержал свою подчиненную Гамаш. – Она не спешила уничтожать его. Он стал символом ее семьи, ее философии, ее фантазий. Вот почему она не могла заставить себя просто выбросить его и тогда оставила его на свалке.

– Си-Си убила свою мать, – повторил Бовуар. – Почему?

– Деньги, – ответила Лакост, у которой было время подумать об этом. – У нее намечалась встреча с американскими покупателями – она собиралась продать им свою философию. Она хотела продать ли-бьен и заработать на этом состояние.

– Ну, с ее стороны, это, вероятно, были сплошные фантазии, – заметил Лемье.

– Возможно. Но если она в это верила, то одно это и имело значение. Все зависело от того, продаст она ли-бьен американцам или нет.

– А тут появляется пьяная бродяга – ее мать, – сказал Гамаш. – И тогда выбора у нее не остается.

Он посмотрел на шкатулку в своих руках, покрутил ее.

КЛМ Б.

Почему Л собирала эти буквы? Гамаш открыл шкатулку и порылся указательным пальцем в других прописных буквах. Во всех этих К, М, С, Л и Б.

Он медленно закрыл шкатулку, поставил ее на стол, уставился в пространство перед собой. Потом поднялся и прошелся по комнате. Он обходил комнату раз за разом неспешным, размеренным шагом, опустив голову и сцепив руки за спиной.

Через минуту он остановился.

Теперь у него был ответ.

Глава тридцать третья

– Мадам Лонгпре. – Гамаш встал и поклонился этой миниатюрной женщине.

– Месье Гамаш. – Она слегка наклонила голову и села на предложенный стул.

– Что вам заказать?

– Эспрессо, s’il vous plaît.

Они сидели в бистро чуть сбоку от камина, было десять утра, второй день после пожара. За окном падал пушистый снег. Такие явления случаются зимой в Квебеке, хотя обычными их назвать никак нельзя: шел снег и одновременно светило солнце. Гамаш посматривал в окно и удивлялся. Кристаллы и призмы, изящные и хрупкие, летели по воздуху и устилали Три Сосны. На одежде прогуливающихся жителей и на деревьях лежал снег, сверкая розовыми, голубыми и зелеными искрами.

Принесли заказанный кофе.

– Пришли в себя после пожара? – спросила Эм.

Она тоже приезжала туда вместе с Матушкой и даже Кей. Целую ночь они готовили сэндвичи и горячее питье, раздавали одеяла замерзающим добровольцам. Они все вымотались, и Гамаш решил отложить этот разговор с Эмили до сегодняшнего утра.

– Ужасная была ночь, – сказал он. – Одна из худших, какие я помню.

– Кем он был?

– Его звали Сол Петров. – Гамаш подождал, будет ли какая-нибудь реакция. Ничего, кроме вежливого интереса. – Фотограф. Он снимал Си-Си.

– Для чего?

– Для ее каталога. Она собиралась встретиться с представителями американской компании и надеялась заинтересовать их своим проектом. Она имела амбиции стать гуру в области стиля, хотя ее амбиции, похоже, завели ее туда, где стиль и не ночевал.

– Что-то вроде универсального бюро обслуживания, – предположила Эм. – Там вас вычистят внутри и подновят снаружи.

– Да, планы у Си-Си де Пуатье были наполеоновские, – подтвердил Гамаш. – Вы говорили, что несколько раз виделись с ней. А с ее семьей вы были знакомы? С ее мужем, дочерью?

– Только визуально. Никогда с ними не разговаривала. Они, конечно, присутствовали на кёрлинге после Рождества.

– И насколько мне известно, на церковной службе в канун Рождества.

– C’est vrai. – Эмили улыбнулась тому воспоминанию. – Ее дочь способна ввести в заблуждение.

– О чем вы? – с удивлением спросил Гамаш.

– Нет-нет, ничего такого коварного в ней нет. Она ничуть не похожа на мать, хотя и Си-Си была не такой уж лгуньей, как ей хотелось бы верить. Уж слишком все это было очевидно. Нет, Кри робкая, погруженная в себя. Но голос у нее очаровательный. Мы все слушали как завороженные.

Эмили погрузилась в воспоминания о предрождественской службе в переполненной церкви. Она тогда поглядывала на Кри и видела, как преобразилась девочка. Радость сделала ее привлекательной.

– Она была похожа на Дэвида, когда он играл Чайковского.

А потом эта сцена у церкви.

– О чем вы задумались? – тихо спросил Гамаш, заметив озабоченное выражение на лице Эм.

– После службы мы стояли у церкви. А Си-Си находилась с другой стороны здания – оттуда дорога до их дома короче. Мы ее не видели, но слышали хорошо. И еще до нас доносился очень странный звук. – Эмили сложила губы трубочкой, вспоминая. – Так Анри шкрябает по полу, если у него когти не подстрижены. Такой же скрежет, только громче.

– Кажется, эту тайну я могу для вас раскрыть, – сказал Гамаш. – Я думаю, так скрежетали ее сапожки. Она купила себе в подарок на Рождество сапожки, вернее, унты из кожи младенцев-тюленей. У них на подошвах металлические зацепки.

Во взгляде Эм было удивление, смешанное с отвращением.

– Mon Dieu, что думает о нас Господь?

– Вы сказали, что слышали и еще что-то, кроме сапожек?

– Она кричала на дочь. Набросилась на нее. Это было ужасно.

– По какому поводу?

– Из-за того, как Кри была одета. Да, одежда на ней была необычная. Розовое платье без рукавов, кажется, но больше всего Си-Си упрекала ее за голос, за пение. А голос у нее был божественный. Не в том смысле, в каком это слово использует Габри, а по-настоящему божественный. Но Си-Си высмеивала ее, унижала. Даже больше. Она издевалась над ней. Это было ужасно. Я все это слышала, но ничего не предприняла. Промолчала.

Гамаш ничего не сказал.

– Нужно было за нее заступиться. – Голос Эмили звучал тихо, спокойно. – Мы все стояли там в канун Рождества и были свидетелями убийства – иначе это и назвать нельзя, старший инспектор. Я не заблуждаюсь на сей счет. Си-Си в ту ночь убила свою дочь, а я этому способствовала.

– Вы слишком суровы к себе, мадам. Я знаю, вы переживаете из-за того, что случилось, и я согласен: что-то нужно было сделать. Но помимо этого, я знаю, что случившееся у стен церкви не было отдельным, изолированным эпизодом. Трагедия Кри состоит в том, что ничего иного она в жизни и не видела. Это было как нынешний снег. – Они оба выглянули в окно. – Оскорбления накапливались, пока Кри полностью не исчезла под ними.

– Я должна была что-то сделать.

Оба ненадолго замолчали. Эмили смотрела на улицу, а Гамаш смотрел на нее.