- Если бы я считал, вы у меня давно бы в КПЗ сидели, - в тон ей рявкнул толстяк и после паузы вкрадчиво добавил:
- Попрошу не перебивать, хотя такие соблазны определенно возникнут. Добро?
Соловьев коротко кивнул.
- Ну так, значит, в этой семье было трое детей. Сын и две дочери. Бедный мальчик страдал олигофренией в тяжелой стадии, да и сестры его психически были не совсем нормальны, обе стояли на учете в психиатрической клинике. Хотя младшая была еще получше, и с наступлением половой зрелости стала вроде бы более-менее нормальным человеком.
Белое лицо Эвелины с пылающими ненавистью темными глазами словно окаменело, и только едва шевельнулись яркие чувственные губы:
- Хватит издеваться, капитан. Если я должна это слушать, называйте имена. Думаете, мне от этого станет хуже, чем теперь? - Ее лицо передернулось. - Ничуть...
- Хорошо. Профессор немецкой филологии Марк Вениаминович кособокий имел троих детей: старшую дочь, Эвелину, вышедшую замуж за бизнесмена Баскера, сына Василия, больного олигофренией в стадии имбецильности с претензией на идиотию, и постоянно содержащегося в лечебнице. И младшую дочь Елену, в семнадцать лет отданную замуж за архитектора Филиппа Солодкова. Пять лет назад вы, Эвелина, в период одного из регулярных стационарных обследований познакомились с молодым сотрудником областной клиники, умным и талантливым. Да вот беда - молодой психиатр грешил опытами над людьми, кроме того, он увлекался наркотиками.., издержки таланта, что хотите. Однажды после инъекции препарата, изготовленного этим врачом, у него в кабинете скончался пациент, некий Сергей Алексеевич Аметистов, бывший профессор его...
- Мой, так уж и говорите, - перебил его Соловьев.
- Ну да. Профессор был обречен, ему оставалось жить от силы неделю, и он согласился на последнюю попытку хоть немного облегчить болезнь. Последним шансом был сильнейший гормональный препарат, еще не получивший апробации. Сергей Алексеевич подписал документ, что согласен на проведение опыта, потому что иного шанса выжить у него нет. Препарат подействовал, Аметистов почувствовал прилив сил, но вскоре умер в страшных мучениях. После этого сын Аметистова Глеб посадил вас, Олег Платонович, в тюрьму, наплевав на все расписки и прочее... Он и тогда уже был влиятельным человеком, Глеб Сергеевич Аметистов. Вас спасла Эвелина Марковна.., она сумела вытащить вас из-за решетки с помощью члена совета директоров ЗАО "Атлант-Росс"
Тимофеева и вице-президента ЗАО "Парфенон" Баскера, за которого она по расчету, естественно, вышла замуж. Ведь вы и с Тимофеевым расплатились тем, что были его любовницей, да?
Эвелина не шелохнулась, но если бы Вавилов заглянул в ее глаза, в которых уже не осталось ничего человеческого, он убежал бы без оглядки.
- Три года в тюрьме, - продолжал Вавилов, - ни за что. И вы научились ненавидеть, Олег Платонович. Ненавидеть Аметистова, засадившего вас за решетку и при этом в глаза не видевшего, ненавидеть Баскера, завладевшего вашей любимой в обмен на вашу свободу. Ненавидеть Тимофеева, который и рекомендовал вас Баскеру в качестве психиатра. Баскер не знал о вашей любви, а Тимофеев знал.
- Вы из меня какого-то байроновского героя сделали, Денис Иванович, холодно улыбнувшись, проговорил Соловьев. - Вам не в школе МВД надо было учиться, а в Литинституте. С чего это вы так поэтично?..
Зловещая улыбка пробежала по его лицу, но Вавилов не заметил ее. Или постарался не заметить.
- Вы хорошо отомстили, Олег Платонович.
Это была блестящая идея - сделать из этих мест подобие Гримпенской трясины и иже с ней, - продолжал Вавилов. - Как раз год назад из психбольницы исчез Василий Косовский, брат Эвелины. Я не сомневаюсь, что это именно его лицо видел Баскер. Погонщик адских псов, какая великолепная миссия для имбецила!.. Думаю, мне не нужно говорить, как великолепно вы осуществили ваш замысел...
Стэплтон отдыхает! А эта мысль с парализующим волю психотропным средством, конечно, не нова, но предельно блестяща! Добавили в вино?
- В вино, - отозвался Соловьев, и Эвелина с ужасом глянула на него.
- Я думаю, нет нужды говорить, как я вышел на вас, - проговорил Вавилов.
- Это несложно вычислить, - бросил Соловьев, - некоторое знание моей биографии, информация о химическом составе препарата, анализы ткани пса. Старые счеты с Аметистовым. Неестественное поведение гостей. Наши постоянные с Эвелиной разговоры о собаке Баскервилей и предопределении в судьбе Аметистова. Вам понятно? Все так и указывало на нас.
- А что мне должно быть понятно? - пробормотал тот, невольно цепенея под пристальным взглядом психоаналитика.
- Мы хотели умереть, - произнес Соловьев, - но потом, когда появилась надежда, когда Баскер.., а, да что я вам говорю, даже вы не поймете. Даже ваш покровитель Тимофеев.
Ведь вы на него работаете, защитник семьи Аметистовых? Он вам дал информацию и деньги, а вы предали "Парфенон" и сдаете его Тимофееву.
- Вероятно, вы правы, - оправившись после мгновенного замешательства, проговорил Вавилов. - Мне полагалось бы арестовать вас и отправить на скамью подсудимых, но вместо этого я хочу...
- Все слишком явно указывает на меня, - проговорил Соловьев, резко перебивая капитана. - Я сознательно оставлял много следов. Но вы все равно не разгадаете этого преступления.
Вам не дадут разгадать. Я знал это заранее.
- А при чем тут Иванова? - вдруг спросил Вавилов.
- Иванова? А вам непонятно? Вот она - именно тот человек, кто должен понять нас.
И вас, кстати, тоже.
- По вам плачет клиника, доктор Соловьев, - ошеломленно произнес Вавилов, прикладывая руку к голове.
В этот момент по знаку Соловьева Эвелина встала и приблизилась к Вавилову. Тонкий запах ее духов ударил в нос и затуманил сознание, багровая пелена на секунду метнулась перед его глазами и тут же растаяла.
- Вам не нужно было завтракать с нами, капитан Вавилов, - сказала она и потянулась всем своим изумительным телом. - А теперь вы проиграли...
- Говорите, что поручил вам Тимофеев, - властно отчеканил Соловьев.
Осмотр окрестностей не дал результата, вернее, результат был отрицательный и самый определенный: грязи с сильным содержанием красноватой глины на близлежащих дорогах не было. Предположение о том, что Вавилов наткнулся на нечто подобное в Тарасове или соседнем Покровске, через который нужно было ехать на дачу, было маловероятным. Уж больно основательная нужна была лужа.
На виллу Баскера я приехала к обеду. Полюбовавшись на плескающихся в бассейне Фила и Лену, а также глазеющих на них Гарика и Марика, я поехала на дачу к Новаченко: только здесь я могла раскопать что-то стоящее.
Первое, что я увидела на подъезде к загородной резиденции начальника охраны "Атлант-Росса", это застрявший в центре огромной лужи автомобиль, настолько заляпанный грязью, что невозможно было определить его цвет и даже марку. На самом краю лужи в скорбной позе скорчился человек, он тоскливо взирал на безнадежно увязшую машину и громко бранился. Настолько громко, что за пятьдесят метров стали слышны не то чтобы обрывки фраз, а целые синтаксические конструкции.