— По-видимому, вы очень любили своего сына?
— И его мать, и я, мы оба любили его. Мы любим всех своих детей больше всего на свете.
— В течение какого времени Оскар проходил службу на военно-морской базе в Гуантанамо-бей на Кубе?
— Ему присвоили звание капитана сразу же после перевода туда. Я бы сказал, приблизительно четыре года назад.
— И он жил на базе вместе с женой и сыном, правильно?
— Правильно.
— Не могли бы вы рассказать нам о том, каким отцом был Оскар?
— Он был потрясающим отцом. Сейчас его сыну уже десять лет. Брайан живет с нами и все время спрашивает о своем отце.
— А он спрашивает о своей матери?
Пинтадо впервые метнул взгляд в направлении Линдси, но не посмотрел ей в глаза.
— Практически никогда.
Удар был направлен не на него, но Джек ощутил его. Линдси наклонилась к Джеку и прошептала:
— Это неправда. Вы понимаете, что он лжет?
Прокурор продолжал допрос.
— Каким мужем был Оскар?
— Он был хорошим мужем. Я должен сказать, что он очень любил свою жену.
— По вашим собственным наблюдениям, как вы считаете, она любила его?
Он оттопырил нижнюю губу, отчего подбородок у него сморщился.
— Нет.
— Почему вы так говорите?
— С самого начала я чувствовал, что Линдси больше интересуют семейные деньги Пинтадо.
Джек знал, к чему все идет, и даже, наверное, мог бы выразить протест, но вряд ли можно было бы добиться чего-то, взывая к присяжным и примеряя на себя роль адвоката-обструкциониста, который не позволяет скорбящему отцу поговорить о своем сыне.
— В недавнем прошлом было ли что-то такое, что позволило вам считать, будто Линдси охотится за деньгами вашего семейства? — спросил прокурор.
— У Оскара имелось доверительное имущество, фонд. Деньги поступили в его распоряжение три года назад, когда ему исполнилось тридцать пять лет.
— Мне неловко расспрашивать вас о ваших финансовых делах, сэр. Но о какой сумме идет речь?
Пинтадо помедлил, потом проговорил:
— Она исчисляется миллионами.
— Полагаю, на эти деньги можно было купить много орешков к пиву в офицерском клубе в Гуантанамо.
— В этом все и дело. Потратить такие деньги в Гуантанамо попросту невозможно. Оскар был солдатом. Он жил, как все остальные солдаты. — И снова он метнул быстрый, злобный взгляд на Линдси. — И его жена жила так же, как все остальные солдатские жены.
— А каким был их дом в Гуантанамо? Я имею в виду саму постройку.
— Он был очень скромным. Построен в сороковых годах, по-моему. Площадью одиннадцать сотен квадратных футов. Гаража не было, всего лишь навес для автомобиля.
— Вам известно, как долго ваш сын намеревался прожить там?
— Я полагаю, его могли перевести на другую базу. Но ему оставалось совсем немного, чтобы отпраздновать двадцатилетний юбилей службы в морской пехоте, и он твердо намеревался закончить свою карьеру в Гуантанамо.
— Откуда вам это известно?
— Мы с ним говорили об этом в связи с учебой Брайана. Военные не выражали особого желания найти для школьного класса Брайана высококлассного переводчика английского языка, поэтому мне пришлось обратиться к друзьям с просьбой подыскать гражданского переводчика, который согласился бы жить на базе за счет семьи. Соглашение было долговременным, по крайней мере на срок, пока Брайан не пойдет в среднюю школу.
— Получается, Оскару и Линдси пришлось бы ожидать переезда в свой дом-мечту с семью спальнями на берегу моря еще несколько лет.
— Это так, но Оскар согласен был ждать. Он любил свою страну. Он был солдатом и с радостью доверил свои деньги банку до той поры, пока не завершится служба.
— Линдси была счастлива?
Алехандро бросил взгляд в сторону жюри присяжных, потом перевел его на прокурора.
— Может быть, вам следует спросить ее саму.
— Благодарю вас. У меня больше нет вопросов, — сказал Торрес.
Джек поднялся.
— Мне нужно сказать вам кое-что в приватном порядке, ваша честь, — заявил он.
Судья жестом подозвал к себе адвокатов, и они собрались вместе за судейским местом, напротив жюри присяжных.
— Судья, хочу привлечь ваше внимание к последнему вопросу и ответу, — произнес Джек. — Вопрос был явно задуман и срежиссирован так, чтобы получить ответ, который дал мистер Пинтадо: «Может быть, вам следует спросить ее саму». Подсудимая не обязана давать свидетельские показания. Совершенно недопустимо со стороны мистера Торреса использовать своих свидетелей таким образом, чтобы присяжные могли подумать, будто моя клиентка должна дать объяснения на месте для свидетелей.
— Я не понимаю, о чем ведет речь мистер Суайтек, судья. Я всего лишь задал вопрос, и свидетель ответил на него так, как сумел.
— Перестаньте, прошу вас, — возразил Джек. — Вы разговариваете с бывшим прокурором. Неужели вы хотите уверить меня, что закончили допрос своего самого первого свидетеля вопросом, на который не знали ответа?
— Хорошо, достаточно, — изрек судья. — Я думаю, мистер Суайтек прав. Будьте осторожнее, мистер Торрес.
— Нет проблем, судья. — Когда они повернулись и направились к своим местам, Торрес прошептал так, чтобы его услышал только Джек: — Не знал, что ты так боишься вывести Линдси на свидетельское место, Джек.
— Не знал, что вас так страшит попытка добиться признания ее виновной без ее участия, — ответил Джек.
Прокурор вернулся на свое место. Джек встал перед свидетелем. Перекрестный допрос местной легенды в лице Алехандро Пинтадо в любом случае был бы делом чрезвычайно нелегким. А тот факт, что он был отцом жертвы, лишь усложнял для Джека задачу.
— Мистер Пинтадо, я тоже хотел бы выразить свое сочувствие вам и вашей семье.
Свидетель одарил его ледяным взглядом, но от ответа воздержался. Джек продолжал:
— Я хотел бы поговорить с вами о том договоре об учреждении доверительного фонда, который вы упомянули.
— Что вас интересует?
— Этот фонд был создан исключительно для вашего сына. Не для совместного пользования им и его супругой. Я прав?
— Это правильно.
— Вы никогда не говорили с Линдси об этом фонде?
— Нет. Мы с Линдси никогда не вели речь о деньгах.
— И вы никогда не отправляли ей экземпляра акта учреждения доверительного фонда?
— Нет, разумеется, нет.
— Вы когда-нибудь слышали, чтобы она обсуждала вопросы, касающиеся этого фонда?