— То, что я скажу вам, считайте дружеским советом, — словно в подтверждение его мыслей заговорил Введенский. — Но отнестись к сказанному попрошу серьезно…
XXIII
Обитатель карцера не мог придумать, чем занять себя. Прогулки наказанным не полагались. Рюкзак с личными вещами, включающими черновики собственных показаний для предстоящих допросов и пару книг из тюремной библиотеки, остался в камере. В карцере не было даже окна, глядя в которое можно было бы следить за тем, как меняются краски неба. Только тусклая лам-почка, как не знающий сна глаз Большого Брата, не гаснет ни днем, ни ночью. Остается только думать. Его голову — его личный компьютер — отобрать никто не может. Разве что совсем отрубив, на хрен. Но голова, как будто пока еще на плечах…
Саша почувствовал раздражение, оттого что не мог вспомнить, в каких именно фразах сформулировал тогда Введенский свои советы. Уж эти чертовы бойцы невидимого фронта! Словечка в простоте не скажут — все намеками, иносказаниями, все с двойным-тройным подтекстом. Осталось только общее ощущение от услышанного, как от ненужных и скучных сентенций, которые считает своим долгом поведать юному другу добросовестный воспитатель. И не ведает при этом, что от его сентенций разит нафталином, а его подопечный давно и сам знает, как правильно жить.
Припомнилось, что Введенский настоятельно советовал ему «быть скромнее» и при этом «делиться поразмашистее», а главное, «по возможности не лезть в большую политику». Да, еще, перед тем как расстаться, генерал совсем добил, Белова последним неожиданным советом:
— И хорошо бы упорядочить свою личную жизнь. Служба тыла должна работать безупречно.
Интересно все же, какую именно «личную жизнь» имел в виду этот осведомленный до зубов человек? Маловероятно, чтобы Введенский опустился до слухов и взялся бы порицать Сашину связь с женой Удодова. Роман был скоротечный, завязанный на Кипре от скуки, и никаких последствий, вроде бы, не имел.
Скорее всего, то был намек на Ольгу Белову, которая все чаще засвечивалась на разного рода тусовках и пристрастилась давать интервью. Ольгу Саша сто лет не видел, они не общались. С тех пор, как Ивана поместили в частную школу в Англии, Белов напрямую общался с сыном через Интернет, а один раз они даже и повидались — в Лондоне. Примерно пару раз в месяц отец и сын обменивались коротенькими юморными посланиями, эта игра нравилась обоим, свидетельствовала о душевной близости и успокаивала Александра в том смысле, что «пацан растет правильный». Таким образом, необходимость в тягостных для них обоих контактах с Ольгой отпала.
В своих интервью Ольга болтала, на Сашин взгляд, много лишнего. Но он старался не осуждать бывшую жену, поскольку продолжал чувствовать свою личную вину за кривизну ее линии жизни. Однажды в горькую, но спокойную минуту, бывшая жена сказала, что, полюбив его, «села не в свой вагон». И уехала не в ту степь, и не может теперь найти дорогу назад. Движимая этим стремлением — найти дорогу назад, к тому пункту, откуда начался ошибочный отрезок пути, она забросила бизнес, полностью оставив его на Шмидта.
Однако отчаянная попытка «вернуться в мир музыки», похоже, тоже провалилась. То ли полученные предложения не соответствовали ее амбициям, то ли ростки таланта без должной подпитки успели зачахнуть, точной причины Белов не знал. До него доходили слухи, что богатая экс-супруга много путешествует, постоянно открывает и тут же забрасывает какие-то фонды, а главное, слишком много пьет. И слишком много дает интервью, благо желающих поживиться пикантной подробностью «из личной жизни олигарха» более чем достаточно.
Однажды Саша и сам видел кусок довольно гаденькой передачи под названием «Банный день», в которой откровенно пьяная Ольга в компании каких-то педиков от искусства с хохотом заявляла, что она «бедна, как церковная мышь». И в доказательство демонстрировала прямо в камеру сломанный каблук. Понятное дело, что она просто хулиганила, и назавтра, возможно, раскается, а, возможно, придумает что- нибудь новое. Но факт оставался фактом: подобные демарши ничего хорошего к имиджу Александра Белова добавить не могли.
Саша прислушался, ему почудился какой-то, шорох и уже не в первый раз посетила мысль о том, что за ним наблюдают. Сидящий в камере, даже в одиночной, никогда не может быть уверенным на сто процентов, что, допустим, чешет пятку он действительно в полном в одиночестве. Еще через несколько секунд дверца кормушки (с минимальным скрипом) растворилась, и на пол камеры с тихим шуршанием съехала пачка газет.
Вот это сюрприз! Уж не добрейшая ли это Анюта Цой сделала царский подарок симпатичному узнику карцера? Саня мигом подхватил невиданную в его положении роскошь и с максимально возможным комфортом расположился вместе с газетами на спальном возвышении.
Наблюдатель, если допустить, что он был и располагался по другую сторону двери, мог бы заметить, как через минуту оживленное любопытство на лице Белова сменилось печалью, затем лицо исказила гримаса отвращения, сменившаяся в свою очередь гримасой бешенства. Заключенный вскочил и с невероятной силой стукнул кулаком в стену. Звук удара без остатка поглотило толстое бетонное перекрытие.
Саша снова и снова размахивался и бил по шершавой стене, не замечая крови, стекающей под манжет рубашки.
XXIV
Виктор Петрович Зорин был абсолютно, стопроцентно счастлив. Как может быть счастлив мужчина, получивший несколько веских аргументов, подтверждающих всесторонне, что он — настоящий мужчина.
Сегодня утром он встретил в аэропорту жену и впервые привел в новенький, недавно отстроенных! коттедж в элитном поселке под Красносибирском. Лариса Генриховна изыскала возможность оставить свой интернат на период весенних каникул и навестить мужа.
Нежась в кровати и поглядывая сквозь полуоткрытую дверь на кухню, где супруга, в перетянутом на тонкой талии легком халатике на голое тело, готовила кофе, он был преисполнен самых нежных чувств. Его Лариса — это несомненная находка, лучший подарок, какой могла сделать судьба такому человеку как он. Чуткая умница, она относилась к тому редкому типу женщин, которые после акта любви никогда не задают сакраментального вопроса: «О чем ты сейчас думаешь, дорогой?»
Впрочем, к Виктору Петровичу уже вернулась способность мыслить. И мысли его были о другой женщине — о Лайзе Донахью, хотя и не в том разрезе, какой мог бы обидеть жену. Он думал о вчерашней деловой встрече с американкой. Свидание состоялось, как и в прошлый раз, в ресторане «Сибирские пельмени». Однако, в отличие от прошлого, на этот раз инициатива встретиться принадлежала международному консультанту.
Этой высокомерной ученой дамочке потребовалось две недели на обдумывание сделанного Зориным предложения. И решение, судя по всему, далось ей нелегко. Лайза Донахью отказалась от обеда и даже не притронулась к заказанному кофе, а только курила одну за другой и зверски давила в пепельнице тонюсенькие дамские сигары.
— Вы принесли документ? — спросил ее Зорин, чувствуя, что деморализованная дамочка не в силах начать разговор.