— Я… там, где я работал, очень давно не платят зарплату… и когда платят, тоже очень мало.
— Я, конечно, понимаю, — старикан в бежевом пальто снова усмехнулся своей удивительно неприятной улыбкой, от которой у Барсукова мороз пробежал по коже, — я, конечно, понимаю, что после вольготной жизни на Марианниных харчах тебе на инженерскую или преподавательскую зарплату прожить трудновато и вообще работать ты разучился, но другие ведь как-то живут. Короче, придется и тебе попробовать, если ты не хочешь ближе познакомиться с Артуром. Артур, он, знаешь ли, любезный, человек на редкость грубый. Он твою тонкую душу вряд ли поймет или оценит. Он как-то больше утюгом или паяльником работать привык, — и мерзкий старик снова плотоядно усмехнулся.
Семен Николаевич в ужасе переводил глаза со старого бандита на молодого… Он не знал, кто из них страшнее. Никогда в жизни ему не приходилось сталкиваться с такими ужасными людьми! Вот она, расплата за спокойную обеспеченную жизнь с Марианной! У Ани, конечно, не могло быть таких страшных знакомых, ее круг — это ученые, умные интеллигентные люди, а Марианна в процессе своего бизнеса якшалась со всякой швалью, с такими вот криминальными типами. Разумеется, без этого она не могла бы делать деньги. За все надо платить…
— За все надо платить! — громко произнес старик, словно прочитав мысли Барсукова. — И тебя, любезный, возмездие настигло совершенно справедливо. Если бы не ты, Марианна была бы сейчас жива и здорова! И денежки мои тоже…
— Что? — удивлению Барсукова не было предела. — Какое я-то отношение имею к ее смерти?
— А ты будто не знаешь?
— Понятия не имею! — возмущенно отрезал Семен Николаевич.
— А ты, любезный, значит, и представления не имеешь, что Марианну-то зарезала твоя первая жена?
— Анна?! Такое невозможно! Она тихая, мягкая, интеллигентная женщина!
— Была, — охотно согласился кашемировый мучитель и резким движением загасил сигарету все в том же драгоценном фарфоровом блюдечке, — была. Но болезнь, нищета и одиночество сделали ее совершенно другим человеком. Хотя… я лично не верю, что человек может так измениться. Стало быть, такое в ней присутствовало всегда, и если бы ты, сволочь, сумел в ней это разглядеть, сумел как-то разобраться со своими двумя бабами, то, возможно, все бы могло кончиться по-другому. Твоя бывшая жена убила Марианну из мести. И, между прочим, украла, у нее деньги. Мои деньги. Те самые восемьдесят тысяч.
— Я вам не верю! — взвизгнул Барсуков.
— Не веришь? — Старик снова усмехнулся. — По поводу того, что твоя первая жена убила Марианну, тебя очень скоро проинформирует милиция. А вот по поводу денег… Про это милиции, разумеется, неизвестно, но тут уж тебе, любезный, придется поверить на слово. Если, конечно, не хочешь ближе познакомиться с Артуром.
Барсуков перевел взгляд затравленного животного на широкоплечего головореза. Жизнь кончена… Надежды нет… И самое страшное — ему абсолютно не на кого опереться…
— Так что не тяни, любезный, начинай продавать квартиру и все эти цацки. Да смотри — не продешеви.
— Но куда же мне потом деться? — обреченно молвил Барсуков. — Где мне жить?
И тут вперед вышел Артур и зачитал по бумажке:
— Молочникова Клавдия Федоровна, возраст — восемьдесят один год, проживает в коммунальной квартире на улице Халтурина, по-новому — Миллионная, дом десять. Комната четырнадцать метров, так что вполне может прописать своего двоюродного племянника.
— Вот-вот, — поддакнуло бежевое пальто, — для ухода за престарелой теткой тебя пропишут. А если что — я помогу, юристы знакомые найдутся, уж ты не беспокойся.
После ухода визитеров Барсуков налил себе полстакана неразбавленного виски, что совершенно не в его правилах, и с тоской представил себе тети-Клавину коммуналку с десятью скандальными соседями и саму тетю Клаву — вздорную неопрятную старуху, непрерывно курящую ядреный «Беломор» и хриплым прокуренным басом комментирующую политическую обстановку в стране. Определенно, жизнь кончена.
Надежда Лебедева не могла спокойно спать уже три ночи. Во-первых, дело о маньяке с розой так глубоко запало ей в душу, что она воспринимала его близко к сердцу и жаждала раскрыть его едва ли не сильнее, чем сам капитан Гусев. Во-вторых, у нее разболелся зуб. Как всякий нормальный человек, Надежда боялась зубных врачей. Это осталось у нее с советских времен, когда бедные обыватели рядами маялись в коридоре, слыша из кабинета стоны своих собратьев по несчастью и вдыхая запах горелой кости. Нервы у Надежды Николаевны всегда были крепкими, но такие воспоминания кого хочешь выведут из себя. Днем зубная боль утихала, и Надежда с облегчением об этом забывала, но ночью зуб довольно сильно давал о себе знать.
Не в силах больше терпеть такое положение, Надежда здраво рассудила, что до Нового года все равно нужно с зубом что-то сделать, а то, по народной примете, весь следующий год станешь зубами мучиться. Поэтому она зажала в кулаке малое количество денег и позвонила в дверь к соседке Марии Петровне, чтобы попросить ту познакомить ее с печально знаменитым теперь в их микрорайоне стоматологом Маргаритой Ивановной, той самой, что нашла в собственном подъезде убитую дворничиху Евдокию. Надежда решила воспользоваться своим больным зубом и соединить, так сказать, приятное с полезным — подлечить зуб и разузнать кое-что про Евдокию.
— Ты что, Надя, сегодня такая грустная? — спросила, открывая дверь, Мария Петровна, в доме она известна всем зоркими глазами и умением анализировать собственные наблюдения со скоростью компьютера «Пентиум».
— Вот как раз поэтому к вам с просьбой, — вздохнула Надежда. — Отведите меня к Маргарите Ивановне насчет зуба.
— С нашим удовольствием! — расцвела Мария Петровна. — Сейчас прямо и пойдем, позвоню только. Ты не бойся, она доктор хороший и берет недорого.
Маргарита Ивановна оказалась дома, очень обрадовалась и пригласила к себе немедленно. Надежде она понравилась. Спокойная такая приветливая женщина, и не скажешь, что зубной врач. Мария Петровна удалилась, а Маргарита Ивановна усадила Надежду в настоящее зубное кресло и занялась своим непосредственным делом, причем, насколько могла судить Надежда, выполняла его неплохо. Кроме всего прочего, Маргарита Ивановна развлекала Надежду приятной беседой, а поскольку с открытым ртом Надежда могла только мычать и кивать головой, то разговор велся в форме монолога.
— Очень на меня повлияла смерть Евдокии. То есть не сама смерть, а то, что я ее обнаружила. Руки после этого неделю тряслись, думала, что работать вообще не смогу. Но время прошло, и успокоилась я, квалификацию не потеряла.
— Угу…
— Вот уже больше месяца, как все у нас нормально. Теперь спокойно людей принимаю, а то Евдокия мне все нервы истрепала. И другие соседи теперь по ночам спят, никто их в шесть часов не будит… Сплюньте.
— А кто у вас теперь дворником? — спросила Надежда, обретя на время способность разговаривать.