Маргарита Ивановна засмеялась.
— Ой, это отдельная история, интересная. Как похоронили Евдокию, прошло несколько дней, приходят из жэка Лешку, сына ее, выселять. Потому что площадь у них ведомственная, только для дворника. Лешка расстроился, деваться-то некуда, стал проситься в жэк на работу, чтобы квартиру оставили. Пристроили его временно дворником, другую работу побоялись давать, потому что, сами понимаете, если сантехником — так может по пьяному делу весь дом залить, а электриком — тоже ведь рискованно, отвечай за него в случае чего. Ну, метет он помаленьку, мусор убирает, а тут одна женщина из соседнего подъезда вдруг просит его люстру повесить. Если электрика вызывать, то это же надо деньги платить, а Лешка парень не жадный, он и за так сделает.
В общем, влез он на стул, а люстра какая-то бракованная оказалась. И как хватанет Лешку током! Другого бы насмерть, а Лешку сразу со стула сбросило, поэтому он не успел долго в контакте быть. Лежит он, значит, на полу без сознания, хозяйка-то перепугалась насмерть, трясет его, искусственное дыхание делает. Очнулся он и сначала ничего не помнит, минут десять так просидел, а потом в норму пришел. И самое интересное — пить с того момента вовсе бросил! Такой стал — аккуратный, хозяйственный, люстру той женщине повесил и еще много чего переделал. Так что теперь, может, квартира Евдокиина скоро освободится, потому что Лешка к той женщине переедет. А на работу он устроился дежурным электриком, потому что люди говорят, что если один раз электричество его пощадило, то больше никогда не тронет.
— Сомнительно что-то, — в очередной раз отплевавшись, рассудила Надежда.
— Насчет электричества — сомнительно, а что пить бросил — это точно. Участкового Павла Савельича я тут недавно встретила, так он тоже удивлялся. Не закрывайте рот.
И в таком духе продолжалось еще полчаса. Отмучившись наконец, Надежда про себя сделала выводы, что Евдокию в доме если и вспоминают, то недобрым словом из-за массы мелких гадостей, которые она успевала сделать людям при жизни.
— Да бог с ней совсем! — Маргарита Ивановна махнула рукой. — Уж если Майя ее простила…
— А кто такая Майя? — вскинулась Надежда.
— Да это одна тут соседка, — неохотно ответила Маргарита.
— Убийцу до сих пор не нашли, — Надежда сознательно повернула разговор в сторону. — Да и найдут ли, никто его не видел…
— Так вот, — Маргарита Ивановна решительно посмотрела на Надежду. — Сложное у меня положение, но, как говорится, не могу молчать. В общем, есть у нас тут… Майя Борисовна. Женщина тихая, сейчас одинокая. А раньше жила вдвоем с сыном. Сын учился в институте, а потом заболел, бросил учебу, потом снова поступил… да время-то упустил, ну, в общем, выследила его Евдокия и навела этих, из военкомата. У нашей Евдокии просто страсть какая-то, ходила по квартирам, выискивала призывников и повестки им вручала. Причем из чистой, так сказать, любви к искусству. Потому что денег ей за это никаких не платили. Случалось, домой ее не пустят, так она парня часами у подъезда караулит. Так и в этом случае. Мать за него просила, всего-то отсрочку нужно было небольшую, но парень, сын-то, поговорил там резко, всех против себя восстановил, не по злобе, а по неопытности, так-то мальчик он хороший… в общем, отправили его в Чечню.
— Ужас какой!
— Да, а сын-то единственный. И Майя наша заболела, а когда он там пропал без вести, то она и вовсе стронулась. Стала в церковь ходить, больше, говорит, никто не поможет. И все ходила и ходила, и днем, и рано утром…
— В шесть утра? — перебила Надежда, вспомнив, когда начинается утренняя служба в церкви.
— Ну да, — обрадовалась Маргарита Ивановна. — И с неделю назад бог внял ее мольбам, пришло письмо от сына из госпиталя. Ранен, но руки-ноги, голова целы, то есть калекой не будет. Встречаю я Майю, она и говорит, что хоть Евдокии желала всего самого худшего, что, кстати, и случилось, но теперь у нее не то чтобы совесть проснулась, а чувство справедливости. Сын скоро вернется, она на радостях мне и призналась, что в то утро, когда Евдокию убили, она тоже в шесть утра на службу церковную шла, как обычно. Майя живет на третьем этаже, значит, выходит она из квартиры, Евдокия где-то наверху ведрами гремит. И вдруг лифт вниз поехал, Майя думала, что это Евдокия спускается, и спряталась за решетку, которая батарею закрывает, там угол темный.
— А чего это она Евдокию боялась? Самое страшное та ей уже сделала.
— Она не Евдокию, а себя боялась, говорила, что не может с Евдокией встречаться, хотелось убить ее на месте. Учтите ее состояние, — добавила Маргарита Ивановна, — от сына ни слуху ни духу, известно только, что он в Чечне, а Евдокия ведь при встрече обязательно норовит спросить, как сыночку служится и пишет ли маме письма.
— Ну и сволочь!
— Да уж, как говорится, горбатого могила исправит. И вот, спряталась Майя, а тут открывается входная дверь, и появляется человек.
— Какой человек? — вскрикнула Надежда.
— Вот и к делу подошли. Майя говорит — человек как человек, нормальный в общем. Мужчина, нестарый еще, но в возрасте. Росту невысокого, по виду крепкий. Волосы седоватые. Никаких особых примет она не обнаружила, разве что голову немного набок держит. И шеей так поводит, будто ему воротник мешает. Майе не хотелось, чтобы он ее заметил, неудобно было, что прячется.
— Может, это ей жизнь спасло… — пробормотала Надежда. — А с чего вообще-то она взяла, что это убийца?
— А с того, что одет был мужчина в куртку неприметную и как-то странно ее придерживал. И Майя потом только догадалась, что у него снизу торчало.
— Что торчало — нож? — ахнула Надежда.
— Да не нож, — отмахнулась Маргарита Ивановна. — Черенок розы. — Она насладилась произведенным эффектом и продолжила: — Понимаете, роза-то ведь на очень длинном черенке, я точно помню.
— Эти розы, темно-красные, всегда с длинными черенками, сорт такой, — возбужденно подхватила Надежда. — Не мог же он нести ее на виду, кто-нибудь бы заметил и потом бы вспомнил. Он спрятал ее под куртку, нес осторожно, чтобы не сломать, поэтому и придерживал куртку, а роза ведь могла соскользнуть вниз. А дальше-то что?
— Дальше Майя выскочила на улицу, пока он поднимался наверх, потому что лифт приехал пустой, это Евдокия просто спускала ведра с грязной водой. Майя пошла себе в церковь, а про человека и про розу догадалась уже вечером. Когда ей рассказали, что Евдокию убили. И никуда, естественно, не обратилась, потому что испугалась, что на нее подумают — мотив-то у нее самый что ни на есть убедительный.
— А теперь что изменилось? — Надежда внимательно посмотрела Маргарите в глаза.
Та ответила ей таким же внимательным и дружелюбным взглядом.
— А теперь сын живой оказался. Опять же Рождество на носу, а Майя верующая. Захотелось ей доброе дело сделать, но в милицию идти боится, станут спрашивать, почему раньше не сказала, и так далее. Опять же мотив.