— Чем ты тут занимаешься, алхимик? — не удержался Бурцев от ехидного замечания. — Наркоту, что ли гонишь?
По‑немецки, да еще и арабу, объяснить это было трудно.
— Куда гоню? — не понял Мункыз. — Кого гоню?
— Ну, дурь…
— Ду‑у‑урь?! Как это?
— Ладно, забудь.
Мункыз надулся, разобиделся:
— Я умников‑кафиров гоню, каид. Таких вот, вроде тебя, говорливых. Вон отсюда гоню. Клади, что принес, и уходи.
Наверное, старику не нравилось, когда в его заветную кладовочку совали нос чужаки да еще и насмехались при этом над хозяином. А кому понравится?
— Ну, извини, отец, не серчай.
Больше Бурцев не болтал понапрасну. Несколько ходок — и снаряды с оружием выложены на земляном полу, а самого каида бесцеремонно и настойчиво выставляют наружу. Выставили…
Мункыз задержался. Потушил факел. Долго возился в темноте, на ощупь. И не понять, чем занимался старик. Что‑то звякало, скрежетало…
— Эй‑эй, отец, — встревожился Бурцев.
Напомнил на всякий случай:
— Там того… Громы… Молнии… Шайтан‑сосуд рвануть может.
— Иди‑иди, Василий‑Вацлав, — донеслось из непроглядных недр тайника. — Помогай своим людям мясо в повозку грузить. Я скоро.
Помощь каида‑воеводы, однако, не потребовалась. Без него управились. Разделанные туши уже лежали в телеге. Вытряхнутый и выбитый полог — на тушах. Все нормально, в общем.
Только вот мусульманская стража у ворот занервничала.
К Бурцеву подбежал Хабибулла. Сказал одно только слово:
— Немцы!
Немцы направлялись к лавке Мункыза.
Алхимик выбрался из подвала не с пустыми руками. Осторожно, будто величайшее сокровище мира, Мункыз вынес небольшой горшочек. Округлый такой, с узким горлышком — плотно закупоренным, замазанным, запечатанным воском и смолой.
Потом старик удивил: размахнулся, швырнул глиняную посудину вниз. Сильно, резко — словно гранату бросил. И тут же, как‑то уж слишком поспешно, захлопнул крышку подвальчика, присыпал землей и соломой потайной люк. Утоптал, утрамбовал.
— С немцами говорить буду я, — безапелляционным тоном заявил хозяин, водружая на место коврик и подушки. — Вы мои постояльцы. Ясно?
В запертые ворота постучали. Барабанили громко, настойчиво.
Натянув дежурную улыбку, Мункыз поспешил открывать. Этот сарацинский мудрец, оказывается, умел одинаково радушно улыбаться и друзьям, и врагам. Что ж, полезное умение.
Скрипнули ворота. Послышалась немецкая речь. Во двор вошли четверо. Плотный, почти толстый эсэсовец со «шмайсером» на боку и овчаркой на поводке, тощий тевтонский рыцарь с боевым ведром на голове и обнаженным мечом в руке да двое средней упитанности угрюмых кнехтов с заряженными арбалетами. Гитлеровец — простой солдафон, даже без нашивок сержанта‑шарфюрера — явно был главным в этом квартете.
Приветственных «салямов» теперь не звучало. Зато Бурцеву довелось услышать из уст улыбчивого Мункыза штук пять торопливых «гутен тагов». По одному на брата, надо полагать. И на собаку в придачу.
Грозная овчарка, кстати, выглядела сейчас ошалелой и потерянной. Пес скулил, поджимал хвост, пятился и недоуменно вертел мордой из стороны в сторону. Эсэсовец одернул собаку. Раз, другой. Та не успокоилась. Резкий запах, пропитавший все подворье Мункыза, нервировал овчарку и сводил на нет ее служебные качества.
— Чем здесь воняет, старик? — поморщился немец.
— Я готовлю целебные снадобья и провожу алхимические опыты, — заискивающе оправдывался Мункыз. — У меня есть разрешение… Это, которое… ли… ли…
— Лицензия?
— О да, есть лицензия господина коменданта. Я могу показать, если господину Хранителю будет угодно.
У Бурцева отвисла челюсть. Ни фига ж себе! Лицензирование алхимической деятельности! Немцы умудрялись буквально делать деньги из воздуха!
— Не нужно, — эсэсовец исподлобья осматривал подворье. — Ты хозяин?
— Да, я! — закивал Мункыз. — И я рад, что мой дом почтили своим присутствием…
Немец не дослушал. Повернулся к Бурцеву и его спутникам. Повел стволом «шмайсера»:
— Это кто такие?
Бурцев заприметил под ногой хорошенькую такую каменюку. Успеть бы схватить в случае чего…
— Мои гости, — осторожно ответил старик. — Достойные и законопослушные люди. Иные не заходят в мой дом.
— А я так думаю, в твой дом заходит много всякого сброда.
На Бурцева и его спутников смотрели холодные глаза. И чернота «шмайсеровского» ствола.
— Это благородные рыцари‑пилигримы с оруженосцами и слугами, купец из дальних стран и его помощники, — быстро‑быстро говорил Мункыз. — Им нужно было найти ночлег до наступления запретного часа. А всему Хлебному рынку известно, что бедный Мункыз за умеренную плату принимает постояльцев.
— Ну, так уж и за умеренную, — хмыкнул фриц. — Небось, обдираешь приезжих, как липку, а налоги не платишь.
— Как можно! — всплеснул руками Мункыз. — Аллахом клянусь, господин! Почти бесплатно пускаю к себе на постой. И долю благочестивых Хранителей Гроба отчисляю исправно. Да и как не отчислять, если каждый гость, покидая город, обязан доложить, на чьем подворье ночевал и какую сумму оставил хозяину.
— А почему ж твоим гостям не подходит постоялый двор или приют для паломников?
— Так ведь всем известно, как тесно становится там к ночи. А у моих гостей достаточно золота, чтобы заплатить за отдельную крышу над головой. Я отдаю в их распоряжение свою мастерскую…
Мункыз указал на сарай с печью.
— …И весь двор отдаю, чтоб было куда ставить лошадей.
Старик обвел подворье рукой. У немца заблестели глазки.
— Достаточно золота, говоришь, «бедный Мункыз»? А так ли уж достаточно? Мы вот сейчас проверим. Ты… — «Шмайсер» ткнул Бурцева в живот. — У тебя есть чем платить за постой? Ты понимаешь по‑немецки?
Бурцев кивнул. Отцепил от пояса мешочек с золотыми — щедрый венецианский подарок Джеймса Банда, развязал, намереваясь дать взятку в пару монет. Куда там! Фриц ловко вырвал кошель из рук. Взвесил на ладони, хмыкнул удовлетворенно, рассовал все содержимое по карманам.
— Будем считать это добровольным пожертвованием на благо Святого Города.
Пожертвованием?! Ага, как же! Беспредел — вот что это такое! Мелкое вымогательство в особо крупных размерах! Ишь, морда арийская! Рэкетир хренов!
— Имеются возражения? — Эсэсовец стрельнул глазками по лицам. «Шмайсер» тоже мог бы сейчас пальнуть. Запросто мог бы…