– Чисто! – сообщил настороженным дружинникам.
Заглянул в шалаш:
– Чисто!
Вальтер Телль влез на дуб, проверил гнездо наблюдателя. Доложил сверху:
– Пусто!
Наблюдатель лежал под дубом. Да, ни одного живого. Даже раненого – ни одного.
Подъехал Скирв. Подивился:
– Лихо вы их. Я – и то ничего не заметил.
Ладно, не время для комплементов.
– Убрать бревно с дороги, – приказал Бурцев. – Подогнать повозки и лошадей. Бомбарды зарядить надо. Риболду – картечью, остальные – ядрами. Не зря же ворогу стволы везем. Может, повезет – пальнем в кого нужно. И ворота высадить опять-таки. Бурангул, Хабибулла, Сыма Цзян, Вальтер, Скирв, Аделаида и Ядвига останутся здесь. Остальные…
Он запнулся. Одернул сам себя. Что-то раскомандовался слишком. А сейчас иначе надо.
– Дело такое, братья. Важное, но опасное. Неволить никого не могу. Упрекать, коли откажетесь ехать со мной дальше, во Взгужевежу,– тоже не вправе. Поэтому, ежели кто не желает…
– Эх, воевода! – осуждающе выдохнул Гаврила. – Ты хоть и воевода нам, но…
Перед носом Бурцева возник пудовый кулак Алексича.
– Вести такие речи не смей.
Хмурая дружина одобрительно закивала.
– Понял, – улыбнулся Бурцев, косясь на кулачище новгородского богатыря. – Спасибо, други.
– Говори, давай, чего делать, – поторопил Освальд.
Бурцев кивнул. Вот теперь у него было полное моральное право отдавать приказы. Любые. И требовать их исполнения.
– Оружие и доспехи с повозок – убрать. Облачиться в одежды черных людишек, чтоб не волновать немцев раньше времени. И морды иметь соответствующие. Грязью вымазать морды надо бы. И – спесь с лиц долой. Глаз не поднимать. Очи – долу. Вы теперь не господа, а мужики забитые. Холопы, смерды, кметы безродные. Освальд, тебя это в первую очередь касается. Ты с немецкой стражей говорить будешь.
– Я? – изумился Освальд.
– Ты. У тебя – немецкий, как родной. И это… Не серчай, но усы панские тебе придется остричь.
– Ты что несешь, Вацлав? – вспыхнул добжиньский рыцарь.
– Что надо. Не мужицкое то украшение усищи до плеч.
– Да ты… да я… да они… – Освальд задыхался от бессильной злобы.
– Они еще отрастут, – заверил Бурцев. – Коли вернемся благополучно, отпустишь себе новые – лучше прежних. А Ядвига тебя и безусого любить будет. Так ведь, Ядвига?
– Буду-буду, Освальдушка, – пообещала полячка.
– Но как же шляхтичу без усов?! – взмолился добжинец. – Никак не можно шляхтичу! Это ж позор какой: были такие усы и вдруг никаких не стало.
– Не желаешь – оставайся на заставе, – сухо сказал Бурцев. – Я из-за твоих усов погибать не собираюсь и других губить не стану.
– Пся-а-а кре-е-ев, – простонал Освальд.
Бурцев покачал головой. Жаль пана. Эвон как убивается. Со слезами в глазах и заковыристыми ругательствами на устах Освальд отправился бриться. Обреченные усы висели понуро.
– Василий-Вацлав, – позвал Хабибулла. – Шайтанские модфаа тоже брать с собой не будешь?
Хотелось бы. Обгрузиться, обвешаться трофейными стволами и гранатами. Ох, хотелось! Но…
– Нет, – вздохнул Бурцев. – Нам кровь из носу нужно въехать во Взгужевежу. А там шайтанских модфаа не ждут. Там ждут эти вот бомбарды. С иным грузом могут не впустить.
А впрочем… Спрятать за пазуху компактный «Вальтер», пожалуй, можно. Ну, и зажигалку – для некомпактных бомбард.
Вскоре заставу покинул небольшой обоз: пять поскрипывающих повозок, да семь чумазых человек в грязных драных тулупах. Некоторые были ранены. Один – с обвязанной головой и лицом. На повозках лежали три заряженные бомбарды и риболда, бочонок с порохом, короб с «чесноком». При каждой пушке – по факелу. Дабы не вызывать подозрений, факелы на этот раз пропитали не бензином, а маслом. И густо обмазали пороховой сыпью.
Лошади шли.
Колеса скрипели.
Обозный люд напряженно молчал.
Ни говорить, ни улыбаться никому не хотелось. Даже глядючи на безусого, помолодевшего и пасмурневшего Освальда.
Взгужевежа предстала перед ними в виде ином – непривычном, невообразимом. В забытом Богом и людьми урочище – некогда фамильной вотчине и разбойничьем логове Освальда Добжиньского – разворачивалось строительство то ли небольшого городка, то ли солидной военной базы.
На правом берегу Вислы не было уже холма с основанием из прочной скальной породы. И не было на том холме замка с донжоном, возведенном над развалинами древней арийской башни. Не было взгужи. Не было вежи.
Была громадная, расчищенная от леса, искорчеванная, иссеченная пустошь, к которой вела широкая просека с прямой наезженной дорогой. В центре пустоши зиял широкий, оплывший от времени кратеровидный провал. Окруженный ровными рядами колючей проволоки и минными заграждениями. И деревянными щитами. И пулеметными вышками. И окопами, и траншеями – внешними, внутренними…
За проволочным ограждением виднелись палатки и поставленные на скорую руку бараки. Под натянутыми тентами выстроилась техника. Автомобили, мотоциклы. Вездеходы – заляпанные грязью и, видимо, принимавшие деятельное участие в строительных работах.
Имелась взлетно-посадочная полоса. Длинная, узкая, ровная, тянувшаяся от огороженного «колючкой» пространства до края пустоши. Два «мессершмита» ждали команды на боевой вылет.
Строить такое в глуши добжиньских земель… Да, для этого должны быть весомые причины. Более весомые даже, чем подготовка удобного плацдарма для нападения на Польшу. Заветные шлюссель-башни, скрытые внизу, в недрах кратера, – вот что было главной причиной.
А раскопки уже велись. Немцы сняли верхний слой земли: в провале-кратере выступали из земли откопанные фрагменты кладки разрушенного замка. Однако основные работы по разбору развалин видимо были еще впереди.
За колючей проволокой чернели эсэсовские мундиры. Тевтонов на огороженную территорию не пускали. Орденские отряды расположились вокруг Взгужевежи внешним кольцом – подальше от позиций цайткоманды, поближе к нетронутому лесному массиву. Пестрые шатры, хоругви, стяги, яркие гербовые значки и кресты, кресты, кресты… Немалая здесь собралась рать.
Тевтоны тоже основательно укрепляли свой лагерь. Уже поставлен частокол – невысокий, в полтора человеческого роста, но охватывающий все расчищенное пространство. В сплошной стене кольев – крепкие ворота, возле ворот – бойницы. Из двух смотрят на тракт стволы небольших бомбард. В других – пока пусто, и сквозь рубленые проемы хорошо видно, что происходит внутри, за оградой.