— Тарасов я, инженер…
— А-а, без вести пропавший? Тебя в понедельник иска-ли-искали Бичи, а ты вон где гнездо себе свил!
— Какое гнездо? — в голосе звучала боль, огорчение. — Меня в понедельник убили свои же… Сожрали… Прям на работе, в кустах… Евдоходов, Кузьков, Леговойтов, Порошин…
— Сожрали на работе, на сопке? А здесь ты теперь почему?
— Куда же мне попасть-то было? — обиделся вконец инженер Тарасов. — Дорога одна. В понедельник сожрали, во вторник, в среду — сюда, по частям… В четверг и в пятницу срастался… Сегодня суббота?
— Нет. Воскресенье.
— Ну, значит, три дня срастался, сплывался…
— Скажи мне спасибо, — заметил, наклоняясь, Бегемот. — Я тебя все эти дни живой и мертвой водой поливал.
— Идея! — воскликнул вдруг Турецкий и даже перестал разминать себе шею. — Взорвать их всех, Бичей! Зараз! Пока они срастаться будут, мы власть возьмем!
— Да чем ты их взорвешь?
— Найдем чем… Гору-медведь взорвали ж чем-то вместе с бригадой?! Найдем, чем их взорвать! Собрать бы их только в кучу!
— Да как их соберешь!
— Постой! — задумался Турецкий. — Придумать можно! Вот, стой! Они ж любое, ну, не бессмысленное что-то не переносят!
— Особенно искусство ненавидят, — заметил Бегемот.
— Во кавардак им учинить можно! Я ж в молодости на гитаре играл…
— Да где ж гитару тут возьмешь? — вздохнул Бегемот сокрушенно.
— Гитару можно сделать, — сообщил Тарасов из подполья.
— Из чего?!
Тарасов хмыкнул:
— Советский инженер что хочешь сделает. Была б вода-земля-воздух и колючая проволока…
— Ну, этого у нас навалом! — заметил Бегемот. — Сейчас же вылезай!
Весть о готовящемся мятеже против Бичей была воспринята в мужском бараке с энтузиазмом неописуемым.
Нашлась и взрывчатка, «заначенная» при уничтожении горы-медведя, нашлись и подрывники…
— Вот здесь!
Вчетвером— Турецкий, Бегемот, инженер Тарасов и Юрка Фомин — они стояли на длинном мысу, выступавшем далеко в море.
— Здесь можно долго держать оборону.
— На, попробуй, — инженер Тарасов протянул Турецкому топорно сделанную в сверхкустарных условиях гитару…
Турецкий подстроил ее, подтянув колки ручками, сделанными из «ежиков» колючей проволоки.
— Страшна как смерть она, конечно. Но звучит, черт возьми! И неплохо.
Было раннее утро. Через сорок минут заявится первый Бич и зычным голосом объявит подъем.
На мысу, среди камней, настраивал аппаратуру ансамбль самоубийц под руководством Турецкого. Кроме гитары, сотворенной инженером Тарасовым, у них уже были три свирели, две свистульки и целый комплекс ударных, сделанных также из подручного материала.
На перемычке, соединяющей мыс с материком, притаились две группы прикрытия: одна — Бегемота и другая — Юрки Фомина. Их целью было держать оборону мыса как можно дольше, притягивая к нему, собирая на заминированном мысе как можно больше Бичей…
Наконец все было готово.
— Семь минут до подъема.
— Что мы будем играть?
— Будем играть Турецкий марш Моцарта, — ответил Турецкий, и все дружно захохотали, предвкушая противостояние, борьбу и смерть за свободу.
От первых же звуков, прокатившихся над прибоем, вскочил весь барак… Радостные крики, далеко распространяющиеся над утренней морской гладью, доносились отовсюду, казалось, весь этот странный, бредовый мир вдруг обрел разум, гордость и волю к свободе…
Бичей, ринувшихся на мыс, сбивали с перемычки… Но силы были явно не равны, подмога к Бичам все прибывала и прибывала… К полудню сотни Бичей ворвались на мыс, опрокинув заслоны, крошить, дробить, увечить…
И тут инженер Тарасов, внимательно следивший за всем происходящим из укрытия, соединил две колючие проволоки — сверкнула искра…
Мыс вздыбился и исчез в столбе бело-зеленой воды, рванувшей в небо с громом, песком, людьми, Бичами и камнями вперемешку.
— Свобода!! — возликовал народ на берегу.
— Ура-а-а!!!
Бич неимоверно подлого вида с лицом жестоким, лицом хронического беспощадного алкоголика смотрел на Турецкого с портрета на стене.
Еще более сволочного вида свирепый пьяный Бич — живой и здоровый — сидел за столом, напротив Турецкого, в кресле.
Турецкий, со связанными руками, сидел у стены на табурете, сделанном из железобетона и, казалось, выраставшем из пола серым угловатым грибом.
— Ну, вот мы и срослись с вами, господин музыкант… — Бич поднял палец. — Но! Срослись, как и прежде, по разные стороны баррикад. — Бич постучал по своему массивному столу. — Ты — там, а мы, как и были, — здесь!
Бич взял со стола личное дело Турецкого, открыл и, не успев прочитать ни строки, налился вдруг кумачом, впал в паранойю, вышвырнул дело в окно, затопал ногами.
— Все! — орал он Турецкому прямо в лицо. — Все! Все!! Все!!!
— Мясорубка? — спокойно спросил его Турецкий.
Бич вдруг остыл, так же внезапно, как впал было в гнев. Кивнув охране, взять, дескать, он тихо ответил:
— Ну нет.
На утесе над морем Турецкого приковали к скале.
— Орел к тебе прилетать будет. Как в легенде. Ты же любишь искусство.
— Печень клевать?
— «Клевать»!» — восхитился приковывавший Турецкого Бич. — Глаза выбивать.
— В легенде он печень терзал. Прометею.
— Легенда— миф, выдумка, устное творчество. — Бич объяснял, точно школьный учитель во время отпуска, рассудительно, с удовольствием: — Легенда, миф всегда содержат искажения, неточности в нюансировках. В нашем случае такого рода залепух минимум две: во-первых, не печень терзать, а зенки выбивать, а во-вторых, не Прометею, а тебе!
Солнце светило неистово, раскаляя, паля.
Море бликовало, слепило, казалось, дорога из расплавленного в блеск металла постелена тебе до горизонта.
И леденящий камень утеса за спиной.
Сознание ехало, плыло, мутилось, летело…
Турецкий обвис на цепях, голова упала, держать ее не было сил, подбородок уперся в грудь — точно по центру.
В ушах мерный шум… Моря?
Лучи слепящего солнца вдруг захлопали в воздухе, освежающее легкое дуновение коснулось лица.
Рядом, у головы, на небольшом уступе пристраивался поудобней огромный Орел…
— Вот что, — сказал вдруг Орел в бредовом сознании Турецкого. — Давай договоримся — сразу и навсегда. Будешь вертеться, я буду мазать. И лоб и лицо исклюю. А это все лишнее. Тебе — лишняя боль. Мне — потеря времени. Невыгодно. Я — на подряде. Мне — дело сделай, лети, колымь-халтурь на стороне. Тебе — мучений меньше. Вопросов нет?