Однако Рагдай оказался настойчив сверх обыкновения, и Турецкий решился: за ним!
Рагдай стремглав миновал городской сквер, пронесся по центральной аллее, никуда не сворачивая и не обращая ни малейшего внимания на чернеющие справа и слева кусты и деревья. Он явно плевал на возможность засады.
Наконец они выбежали на берег широкой мелкой реки, плоско петлявшей в лунном свете среди галечных отмелей…
Эта река текла через всю долину, впадая где-то там, за двумя хребтами, то ли в Терек, то ли в Псоу. Она и была, в сущности, основной достопримечательностью здешних мест, давая свое имя городу, а заодно и всей долине. Русло реки было ограничено бетонными плитами «набережной»: видно, весной она широко и мощно разливалась, сейчас же она представляла собой четыре-пять мелких, но стремительных ручья, занимавших едва ли больше трети весеннего ложа.
Рагдай сбежал с «набережной» на гальку сухого русла, добежал до первого ручья, и тут, у самой воды, пес остановился как вкопанный, замер.
— Рагдай! Куда дальше?
Рагдай сел.
— Зачем ты нас сюда звал?!
Рагдай лег.
— Что с тобой, пес?
Рагдай положил голову на лапы, поскуливая.
— Его, похоже, отравили, — Турецкий опустился на колени рядом с собакой. — Тебе плохо, Рагдай, да?
Рагдай поднял голову, посмотрел на хозяина тоскующим взглядом и заскулил еле слышно.
— Ты пей тогда, воды попей… А утром мы попробуем найти ветеринара. Попей, дружок, — Турецкий ему указал на воду. — Вот вода. Вода.
Но пить Рагдай не проявлял желания.
«Я глупость говорю, — решил Турецкий. — Ведь если он бежал к реке, чтоб пить, то пил бы без моих советов…»
— Тогда пойдем назад! — Турецкий встал и отряхнул колени. — Пойдем?
Рагдай вскочил мгновенно, глухо тявкнул и повторил все снова — сначала сел, как будто демонстрируя команду «сидеть», и сразу лег плашмя, — как будто подрубленный.
— Что ты хочешь? Ведь мы тебя не понимаем. «Сидеть»? «Лежать»? Это хочешь ты сказать?
Пес явно издал утвердительный звук.
— Давайте сделаем все, как он хочет, — предложила Настенька. — Рагдай — очень умный пес.
— Да, да! — согласилась Марина. — Он знает больше нас, я это чувствую.
— Ну пусть, — кивнул Турецкий. — Хотя и непонятно.
Он понял все, но — через полсекунды…
Тряхнуло крепко: они еле устояли на ногах.
Перед тем как в городе погасло электричество, Турецкий успел увидеть ужасное зрелище: проседающую внутрь себя, разламывающуюся на глазах семиэтажную коробку гостиницы, гостиницы, из которой они пять минут назад убежали…
Грохот и леденящий душу вой повисли над городом.
— Что это воет?! — Марина и Настенька прижались к Турецкому.
Этого Турецкий не знал.
Город мгновенно погрузился во мрак — вышло из строя электричество. Светила только луна, пока и ее не закрыли облака пыли, взметнувшиеся вверх при разрушении многих зданий.
— Землетрясение, — сообразила Марина первой.
— А воет кто, мама?
— Это не люди, не звери, не бойся, Настенька. Это сама природа воет. Земля стонет. Тетя Оля, я вспомнила, как-то рассказывала… Она же была географом и многое знала. Вой — чисто природное явление при землетрясении. Как появление перистых облаков или падение уровня воды в колодцах. Никто не знает, что это за звук.
— Мама, я боюсь!
Поднятые землетрясением облака пыли медленно рассеивались там, в высоте, и, подчиняясь сильному ветру, образовывали длинные змеистые поводья по его воле… Эти черные толстые страшные змеи быстро неслись верхними потоками воздуха, вдоль реки, вдоль долины, то открывая, то пряча луну.
В глазах Настеньки, прижавшейся к матери, стоял неизбывный ужас от происходящего; лицо девочки то чернело, когда облака пыли закрывали луну, то приобретало холодный, лунный, неземной оттенок.
— Не бойся, не бойся! Все уже кончилось.
Действительно, вой уже стих… До ушей доносились ишь крики да стоны — заваленных рухнувшими домами, мольбы о помощи раздавленных, полузасыпанных, погребенных в ночи.
К реке вдруг внезапно пробил себе путь новый ручей — видно, лопнул где-то неподалеку водопровод.
Сразу за сквером, в районе рухнувшей гостиницы, вспыхнули сразу четыре пожара…
Начальство, что прилетело на том же самолете, вместе с Турецким, Мариной и Настей, не пострадало совсем: видимо, это были слишком высокие гости, и гостиничный люкс был для них недостаточно комфортабелен. Их поселили в коттедже, стоящем в роскошном саду, раскинувшемся вверх по течению речки, на пару километров выше города, на территории двадцати пяти гектаров.
Коттедж, предоставленный им, был построен, видно, еще в сталинские времена. В те времена при строительстве подобных объектов действовали строгие нормы, подразумевавшие, кроме всего, личную ответственность за постройку. Неудивительно, что коттедж устоял.
Однако всех обитателей этого гнездышка так же, как прочих смертных, тряхнуло весьма обстоятельно. В прихожей упало, разбилось тяжелое зеркало. Люстра под потолком в гостиной ходила, как маятник Фуко в Исаакиевском соборе — по эллипсоиду.
Быстро накинув что оказалось под рукой, они выскочили на воздух — ведь береженого Бог бережет.
Глядя на город, занявшийся ножарами, судя по всему, старший из группы обитателей коттеджа произнес почти что растерянно:
— Не меньше восьми баллов тряхнуло-то… Вот не учли! Совсем непредвиденное обстоятельство, — он быстро поднес свою левую руку к глазам и добавил: — На счастье, наши все живы… — он посмотрел на циферблат попристальней. — Не только живы — невредимы… Слава Богу! Пожары… Они-то как раз очень кстати, прости меня Господи! — он оглянулся и кинул через правое плечо: — Труби полный сбор. Чтоб через пять минут — туда, чтоб через десять — там…
Тот, кому адресовался приказ, бросился его исполнять.
Оставшись один, «бугор» снова глянул на циферблат, что-то, видно, замышляя…
На циферблате, представлявшем собой не столько циферблат, сколько цветной монитор на жидком кристалле, пульсировали всеми цветами радуги тонкие змеи каких-то ритмов.
Он снова глянул вдаль, на город, и в этот момент лунный свет осветил его лицо. Однако узнать его было бы, пожалуй, невозможно: три четверти лица его были скрыты несмотря на то, что была ночь, — огромными солнцезащитными очками.
И была ночь, и был день…
Над городом, напрочь разрушенным землетрясением, висела какая-то пелена: то ли дым, то ли марево, не поймешь. Дневной свет казался от этого рассеянным, словно там, вверху, выше облаков, несущихся рваными клочьями над самой землей, была натянута калька, — калька размером во все небо. Этот рассеянный свет создавал впечатление полной ирреальности происходящего; казалось, что ты вдруг попал в какую-то страшную сказку, из которой не убежать, как ни щипай себя за ладонь — не проснешься…