Вощагин вздохнул.
— А почему бы и не поверить, — сказал он серьезно и грустно. — Что только не бывает в этом мире, все бывает. Давайте-ка вернемся в кабинет.
— Если вы еще не устали…
— Признаться, устал слегка.
Вощагин действительно выглядел не ахти, но Турецкий все же решил попробовать сыграть ва-банк по горячим следам. Придя к Вощагину в другой раз, Турецкий рисковал бы попасть на совершенно иное настроение. Терять ему было, в сущности, нечего.
— Я вас еще чуть-чуть побеспокою.
— Беспокойте.
— Я, собственно, вот что хотел узнать. О разработках Грамова в плане психотронного оружия. Насколько это все реально и, если можно, тактико-технические характеристики того, что он успел создать.
— Вы понимаете, о чем вы меня спрашиваете?
— Я понимаю. Потому и спрашиваю.
— Нет, видно, все же не понимаете.
— Потому и спрашиваю, — с упорством попугая повторил Турецкий.
— Что вам ответить кроме «государственная тайна»? Кто чем-то подобным занимается или занимался в прошлом, дают подписку о неразглашении, вы разве не слыхали ничего об этом?
— Да нет, слыхал, конечно.
— Так что ж тогда?
— Тогда? Тогда. — Турецкий встал. — Тогда спасибо и на этом. Серьезно: был очень рад и познакомиться, и поговорить.
Взаимно.
— Чтобы вы не волновались, скажу вам сразу, как начальнику первого отдела: я здесь еще побуду, поброжу. Не против?
— Я не против, если вы маршрут и цель сообщите.
— Ну, я б хотел в подвал спуститься, где мой тесть погиб. Хотел поговорить еще раз с его механиком, который с ним работал. И на глазах которого Грамов погиб. У меня к нему вопросы.
— К кому к «нему»? Вы говорите о Ерохине, я полагаю?
— Да, наверно. — Турецкий мельком глянул в записную книжку. — Ерохин, точно. Вячеслав Анатольевич…
— Вы с ним не сможете поговорить, его у нас уже нет.
— Уволился?
— Трагически погиб.
— Вот как? При каких обстоятельствах?
— Поехал в середине декабря на Истринское водохранилище порыбачить…
— И там ушел под лед?
— Нет. Ночью, по дороге на рыбалку, остановился автомобиль заправить. И задумал покурить…
— Взорвался?
— Не то слово. Как говорят, слава Богу, что ночью, кроме него, никто другой не заправлялся…
— Сотрудники бензоколонки уцелели, верно?
— Да, они спаслись. Но совершенно, знаете, случайно. Один, говорят, пошел до ветру, не знаю уж зачем и почему, но — в перелесок, рядом. А второй, его напарник, испугавшись, что первый заснет прямо на снегу, пошел за ним. И тут случилось. Оба уцелели.
— Необходимые свидетели, — процедил Турецкий сквозь зубы.
— Что-с?
— Я говорю, свидетели остались.
— Слава Богу! Ведь от Ерохина-то самого остался только прах. Пыль. Порошок.
— Знакомая картина.
— Ужас.
— А Грамов, говорят, его ценил?
— Ценил безумно! Что вы! Золотые руки! Со слов мог сделать что угодно! Никаких чертежей не надо. Но пил, признаться, безбожно, земля ему пусть будет пухом.
— А ГБ его не пробовали к себе сманить?
— Нет, даже не пытались, насколько мне известно. Во-первых, пьяница, как я уже сказал, а во-вторых, чрезвычайно невоздержан на язык, болтун.
— Ну? А разве Грамов сам, при жизни, не причислял все это к недостаткам?
— Не причислял. Про выпивку — имел довольно жесткий, но мягкий вместе с тем подход: ты пей, да дело разумей! Ерохин этому принципу вполне соответствовал: пил, лишь когда работы не было. Замечу, кстати, всю работу делал быстро и очень качественно. Работа есть — он р-р-раз! — и нет работы. Ах, нет работы? Можно по чуть-чуть. А что касается болтливости, так Грамов сам, прости меня Господи, изрядный балабол был, зубоскал. Они с Ерохиным на пару могли кого угодно замотать. Такие язвы были оба. Желчны, циничны, хамоваты, а впрочем, не без шарма, знаете, бывает даже, это успокаивает.
— Согласен, да, бывает. За все спасибо, пойду я вон.
— Ну что ж. Идете вон? Идите вон.
Турецкий обернулся в удивлении.
— Типичная острота в духе Грамова — Ерохина. Я просто вам изобразил.
— Спасибо. Вы мне очень помогли. Действительно. Я крайне вам признателен.
— Служу Российской Федерации, — устало выдохнул Во-щагин. — Служу, служу, пока не сдохну.
Турецкий заскочил на службу и сразу вытянул Сергея в коридор.
— Вы прямо на ловца, что называется, и зверь бежит, как говорится…
— Зверь — это ты, опять, в который раз… — перебил его Турецкий. — Значит, так, истребуй из нашего архива дело о катастрофе в «Химбиофизикс» от двадцать девятого июня сего года… В этом деле меня интересует лишь одна деталь. А именно — останки Грамова. Понял? Больше ничего. Заключение судмедэкспертизы. Почти наверняка там будет: «обгоревшие костные останки» — и только. Я почти уверен.
— Я тоже, знаете. Такой пожар. Едва ль волосяной покров на Грамове остался.
— Волосяной покров, конечно. А остальное — ты не прав: ведь человек состоит из воды на девяносто два процента. И даже если танк сгорает, с боеприпасами — те рвутся внутри башни и полная заправка была у танка, то и тогда останки обгоревших мягких тканей остаются. Понял? Ты сам подумай, сколько надо жечь на сковородке килограмм говядины, чтоб превратился в порошок?
— Я понял. — Сергей сразу посерьезнел.
— Так вот. Берешь в архиве дело и читаешь одну строчку. И если там написано «останки обгоревшей костной ткани», то дело в шляпе или почти.
— Что дальше, если только костной?
— Тогда ты организуешь быстро нелегально эксгумацию. Естественно, останков Грамова А. Н.
— Побойтесь Бога, Александр Борисович!
— Я Бога не боюсь, а уважаю. Да ты не трусь, тебе-то самому работать не придется. Позвонишь в МУР, вот телефончик, там Слава Грязнов работает, мой друг. Он специалист по этим, ну по «археологам», которые могилы разрывают, — медали, ордена, коронки золотые. Скажешь, от меня. И он тебя сведет с кем-нибудь из своих, внедренных к «археологам»… Ты им задание подкинь — останки Грамова за десять тысяч, понял? Останки сунешь в НИИ судебной медицины на экспертизу, нашли вот, дескать, на задворках одного кафе. Нашли сейчас же после выходных… В понедельник, например, пришли, увидели. Коза? Корова? Женщина? Мужчина? И сколько лет владельцу было, когда умер? Что сие означает? Чьи останки? Все. И им ни звука больше. Посмотрим, что они решат.