…Я шёл первым, сразу за мной – Инга и Костя. Ещё четверо парней и девчат чуть поотстали, и мы трое успели перешагнуть порог, когда полуразрушенная просторная комната, почти зала взорвалась за нашими спинами.
Нас швырнуло на пол, вокруг рушились стены, и, окажись мы за просто декоративной перегородкой, как в большинстве городских апартаментов, по всем нам можно было заказывать панихиду; но, по счастью, прикрывшая нас стена оказалась капитальной, одной из несущих, и она приняла на себя всю ярость взрывной волны. Нас завалило обломками, но броня выдержала, хотя Ингу придавило так, что сама она не могла выбраться.
От остальной четвёрки не осталось даже пепла. Два синхронных взрыва совсем рядом – от них не защитит никакая броня.
Двое моих оставшихся бойцов от потрясения едва держались на ногах. Инга дёрнулась было обратно, в обугленные развалины, я схватил её за руку – мёртвые мертвы, а если мы позволим себе сейчас хоть какие-то сантименты, то умрём тоже, правда, быстро и без мучений.
Уходя, я бросил последний взгляд на почерневшие обломки защитных комбинезонов: бронестёкла шлемов вылетели, и внутри всё было заполнено иссиня-чёрным прахом.
Прах ты есть и во прах превратишься…
Я даже не успел как следует познакомиться с ребятами. Их боевой путь оказался короток, потому что кто-то из «штаба обороны Нового Крыма» решил заткнуть прорыв почти что безоружными ополченцами, а сил «Камбрэ» явно не хватило, чтобы противостоять математически правильному натиску имперцев.
Прощайте, ребята. Когда-то наши предки верили, что погребальный огонь освобождает бессмертную душу от плена отжившей своё плоти; что, зарытая под землю, душа оказывается в плену, изнывает, изнемогает в вечной своей темнице и наконец истаивает, исчезая навсегда, гаснет, точно задутая свечка; что ж, братишки и сестрёнки, ваши души, я уверен, уже свободны, уже движутся туда, где нет ни войны, ни горя, ни смерти.
И если перед вами отчего-то вдруг захлопнутся врата царствия небесного, что ж, я предпочту тогда отправиться следом за вами, куда бы ни бросила вас воля Того, кто некогда сокрушил железные врата Ада.
Пролетевший «беовульф» оставил за собой широкий след; руины домов, рухнувшие крыши. Мы полезли через обломки; оборона Владисибирска рухнула, и нам предстояло решить – останемся ли мы здесь поиграть немного в пятнашки со смертью, ловя на мушку имперских офицеров и вновь скрываясь в развалинах, прежде чем станем добычей очередного беспилотника; или же попытаемся выбраться с побоища и отыскать своих. Разумеется, обойдя позиции особистов, буде они таки развернулись.
Я лично отдавал предпочтение второму варианту.
Но прежде чем уйти из озаряемого пожарами, на треть обращённого в руины города, мы узрели карателей за работой. 203-я охранная дивизия не зря снискала свою зловещую славу.
…Много домов, особенно в центре города, осталось неповреждёнными. И, как оказалось, там оставались жители. Которых сейчас, подобно тем, кому не повезло утром, выгоняли из своих домов. Нет, не так много, но я насчитал добрых полторы сотни несчастных, согнанных на одну из центральных площадей, площадь Карамзина. Наполовину вытоптанный и изломанный сквер обратился в импровизированный концлагерь. Я с ужасом увидел среди пленных нескольких матерей с детьми – о чём они, спрашивается, думали, не эвакуировавшись вместе со всеми, мелькнула горькая мысль. Каратели держали их под прицелом, равнодушные безликие фигуры за тёмными забралами шлемов, наставленные на пленников стволы… Что они собираются с ними делать?..
– Товарищ сержант… – горячо зашептал Костя, и мне пришлось хлопнуть его по щитку, не включая интерком:
– Рехнулся?! Нас сейчас засекут!
– Надо же их спасти!
– Лежи и не рыпайся. И не мешай. Чапай думает, не видишь?
…Показалась короткая вереница уже настоящих пленных, судя по всему – наших добровольцев. В изодранных штормовках, большей частью окровавленные, они едва тащились, поддерживая друг друга. Немного, человек двадцать. Похоже, наши действительно предпочитали умирать, но не сдаваться.
Их заставили построиться. Из рядов карателей появился имперский офицер в полной парадной форме, фуражке и кителе, без брони. Развернул какой-то свиток и принялся читать в маленький мегафон так, что голос его разносился далеко окрест:
– Согласно эдикту Его Императорского Величества… мятежников, схваченных с оружием в руках на поле боя, подвергать военно-полевому суду, в составе: советника юстиции – председателя, а также командира и начальника штаба части, осуществивших пленение… соединить функции государственного обвинителя и председателя суда… отменить институт защиты для вышеупомянутых мятежников…
– Командир! – простонала Инга.
– Спокойно, – процедил я сквозь зубы. – Лежи и молчи. Можешь взять на прицел этого попугая, если так легче, но ежели выстрелишь без команды – пожалеешь, что на свет родилась.
– Таким образом, – продолжал меж тем бубнить имперец на площади, – все здесь присутствующие обвиняемые были взяты в бою имперскими вооружёнными силами и подлежат эрадикации в силу эдикта Его Величества «О Единении Государства». Приговор окончательный, обжалованию не подлежит, приводится в исполнение немедленно. Герр майор, благоволите отдать соответствующие распоряжения комендантскому взводу…
– Мама! – пискнула Инга и в следующий миг нажала на спуск.
Она оказалась прекрасным стрелком, рядовая Инга Полякова, совсем молоденькая девчонка, только-только начинавшая жить; оперённая стрелка, выпущенная из её «штайера», пронеслась насквозь через голову имперского офицера, прошла навылет, даже не заметив ничтожной преграды из человеческой плоти и костей.
Советник юстиции повалился лицом вниз, молча, точно колода.
– Ах ты!.. – вырвалось у меня, но пальцы сами нажали на спуск. Не пренебрегшего бронёй имперца справа от убитого советника швырнуло в сторону: ударившись о броню, разорвался двадцатимиллиметровый снарядик моего штуцера.
Пленные, что могли ходить сами, похоже, только и ждали этого. Безоружные, они бросились на охранников; к ним присоединились и согнанные мирные обитатели Владисибирска, хотя большинство из них пребывали в почтенных годах.
И навстречу им загремели винтовки и штуцера карателей. По толпе словно прошлась невидимая коса; безоружные падали, пытались ползти и застывали навек, пригвождённые к брусчатке оперёнными стрелками «штайеров».
Мы с Костей и Ингой успели выстрелить лишь несколько раз, а на площади уже всё было кончено. Одно на другом, громоздились тела, десятки тел; в живых оставалось лишь несколько наших раненых добровольцев: они с самого начала не могли ни на кого броситься, поскольку и стояли-то исключительно с помощью своих товарищей. Их быстро вздёргивали на ноги и безо всяких колебаний расстреливали, вернее, достреливали – приставляя ствол к затылку.
Но кто-то всё же успел воскликнуть: «Да здравствует Россия!»…