— Какие познания-то у тебя, Ванцов, — не удержалась я от насмешки. — Про банданы забыл. Банданы как у них, приличные?
— А они в касках. И шапках с прорезями. А каски у них, между прочим, фашистские. Как в кино.
— Деньги есть — на навороченность особых сил не нужно тратить, — заметила я. — И шиповки, и банданы, и даже фашистскую каску сейчас купить — раз плюнуть! Это раньше ты сам «пацифик» себе придумывал и изощрялся в оригинальности! А теперь… Пойди в «Готику», и ежели есть деньги, так приоденешься, что сами «коренные» тебя за своего примут! Не только лохи! Но я знаю наших ребят, вряд ли они будут такое вытворять!
— А «Ангелы»?
— Ну, эти сами богатеньким попки лижут! Впрочем, я постараюсь выяснить, что смогу. Подошлю Пенса, пусть приглядится! А описания у тебя есть?
— Откуда, крошка? Шапки с прорезями, и никаких отличительных признаков. Одеты по шаблону, одного примерно роста и комплекции… Придется обойти тысячу байкеров, чтобы найти эту парочку!
— Значит, они вдвоем?
— Мне кажется, нет. Но кто их знает? Может быть, их десяток, просто на дело идут парой?
— И сколько машин они раздели?
— Три.
— Мало, — рассмеялась я. — Медленно работают!
— Одну вообще угнали, Саш. И где она сейчас — понятия никто не имеет!
— Ладно, Лешенька, я тебе помогу. Только дай мне время на мое дело.
— Конечно, я же понимаю! Понадобится, кстати, моя помощь, звони, не стесняйся!
А скорее всего понадобится, подумала я. Кто знает, что нас ждет там, около этого мусорного бака?
* * *
За окном уже начинался рассвет. От бессонной ночи мои веки были свинцовыми, и жизнь воспринималась мной в приглушенных тонах.
Я прошлепала на кухню. Мама еще спала. Сварив кофе, я сделала глоток и поняла, что это все-таки именно то, что мне было нужно.
Мир начал приобретать более четкие очертания. Хотя в голове еще царил полный сумбур и больше всего на свете мне хотелось забраться в постель, накрыться с одеялом головой и вывесить табличку — Александра Данич намерена отоспаться, просьба не будить ее ближайшие сто лет.
Но увы! Жизнь была ко мне жестока, и мои желания для нее ни черта не значили!
За окном послышались первые утренние голоса.
Шаги.
Черт, как все у них мирно-то! Какая-то Римма вопрошала Аглаю, купить ли ей молока. Мне бы так хоть пять дней пожить! Вся забота — купить молока!
А тут мысли кружат вокруг мусорного бака, да и вся моя жизнь протекает по подворотням и мусорным бакам!
Еще и эти непонятные байкеры спешат обрушиться мне на голову, и как тут Лешке отказать? Он мне никогда еще в помощи не отказывал!
Вот и получается — сидели мы с Ларьком целую неделю, в ус не дули, пусть без денег, но в полном и безоблачном покое, так нет! Напросили на свою задницу приключений!
Короче, день у меня начался, и начался с мыслей мрачных, пессимистических и глухих, как колодец.
Вернее, как мусорный бак, вокруг которого должно было сегодня произойти столько событий, что и чертям в аду было бы тошно там поучаствовать!
* * *
«Неужели у нас нет другого выхода?»
Она слишком устала от нищеты.
Нищета преследовала ее повсюду — ею пропах мир. Мир вокруг нее вонял бедностью, как плесенью.
Но — так тоже нельзя!
Она боялась.
— Я пошел.
— Еще рано…
— Мне надо подготовиться.
По его лицу она никогда не могла ничего определить. А уж последнее время его лицо вовсе не выражало никаких чувств. Иногда ей казалось, что их, этих чувств, у него теперь не было совсем.
Словно он выключил их — потому что без них становилось легче.
— Поджарить тебе яичницу? — спросила она.
Господи, как он на нее посмотрел!
— Некогда, — бросил он.
Порою ей начинало казаться, что она его ужасно раздражает. Собственно, все было из-за нее.
Он не виноват, что никак не может заработать.
— Ты помнишь, что ты должна сделать?
— Да, — кивнула она и повторила, как прилежная ученица выученный назубок текст: — Отвести девочку к театру. Оставить там.
— Будь осторожна, — сказал он. — Надеюсь, завтра мы будем уже далеко отсюда и забудем эту историю!
— Надеюсь, что забудем, — повторила она как эхо, хотя и знала — этот кошмар она не забудет никогда.
Он ушел, еще раз обернувшись.
Она была готова поклясться, что на его лице появилось слабое подобие улыбки.
— А ты отстегнул эти ужасные кандалы? — спросила она.
— Да. Не забудь ее покормить. И… Попроси у нее прощения, ладно?
Она усмехнулась.
За это?
За то, что они сделали?
Может быть, девочка еще не до конца соображает, что с ней произошло, но она-то прекрасно понимает, что за то, что они проделали с этим ребенком, господь не простит их никогда!
Дверь хлопнула.
Она тихо вошла в комнату, где спала их маленькая узница. Руки ее разметались, и на губах застыла безмятежная улыбка — малышке снилось что-то приятное.
Она дотронулась до ее светлых кудряшек.
— Сегодня все закончится, — тихо прошептала она. — И слава богу…
Как собираются на работу нормальные девушки двадцати трех лет?
Они накладывают макияж. Одеваются в легкие, шуршащие одежды и, «дыша духами и туманами», несутся на свои рабочие места подобием пушинок одуванчиков. Прелестные и милые.
Я родилась явно ненормальной.
Потому как на работу собиралась совсем не так.
Напялив джинсы, я надела поверх просторный свитер грубой вязки. Ни о каком макияже не могло быть и речи — слишком плотно моя голова была занята мыслями совсем иного характера. Потом я надела куртку, во внутреннем кармане которой лежал револьвер — подарок Лешеньки Ванцова.
Лариков протестовал против Лешкиного дара, утверждая, что я начну палить почем зря во все движущиеся мишени.
Пока мишени движутся спокойно, вопреки его опасениям!
Ну, если бы у нормальных девушек появились заботы, аналогичные моим, они перестали бы порхать по жизни, как птички колибри!
Собрав волосы в хвост, я посмотрела на себя в зеркало. Уж на колибри я точно не похожа.
— Не морщи так лоб, — донесся из-за спины голос мамы. — Ранние морщины ничью физиономию еще не украшали!