Как-то вечером мы все втроем решили прокатиться по городу. Париж уютно кутался в свои фирменные сумерки. Наступало как раз то гибельное для Сесиль время суток, когда мужчины штабелями укладываются у ее ног и наперебой делают предложения.
Светочка примерно десять минут нервно поерзала на заднем сиденье, наблюдая возню двух влюбленных, а потом решительно потребовала руль. Ужасно, знаете ли, неуютно чувствует себя пассажир, если в машине вместо полноценного водителя – двое воркующих голубков, предпочитающих светофорам поцелуйчики.
Во-от. Так мы и ехали потихоньку. А на повороте с avenue d’Ivry на avenue de Choisy, там у них – парижский аналог наших Пяти Углов, какой-то наглый тип решил перейти улицу вне зоны перехода. Пардон, пардон, это он по нашим меркам – наглый, и его нужно давить на месте за содеянное. Светочка спокойно притормозила, пропуская пешехода. У них тут не принято в такой ситуации высовываться по пояс из машины и орать матом на всю улицу. Вместо этого можно, например, улыбнуться. Помахать рукой. С Рождеством, дескать, приятель, савб?
Все деревья были увешаны лампочками. Исправно работали фонари. Вино с Сесиль мы пили только накануне. Это к тому, что я, совершенно точно, пребывала в здравом уме, трезвой памяти и при хорошем освещении.
…Он прошел так близко, что даже легонько хлопнул по капоту рукой. А потом подошел, наклонился и заглянул в окно. Буквально на мгновение мелькнула его улыбка, воздушный поцелуй. И вот уже – спина, небрежная походка… а сзади уже требовательно сигналят машины.
Я могу поклясться – на нем была черная рубашка без галстука и черный же пуловер, который он самолично привез из Перу и называл «ламовым» (с ударением на последнем слоге, пожалуйста). И мне ли не узнать эти хитрые веселые глаза и легкую синеву на щеках, которая обычно появляется к вечеру, если до этого Виталий брился рано утром…
Что нужно делать, если видишь на парижской улице человека, чья душа тому уж сорок дней как покинула бренное тело в далеком Санкт-Петербурге? Я не знаю. Разум работать отказывался, сзади гудели все сильней… Нога сама нажала на газ.
За спиной сделали большой «бум!» разомлевшие Сесиль с Драгомиром. А впереди… О-ля-ля! Впереди справа не успел вовремя подобрать задницу двигающийся по rue de Tolbiac гнусного цвета «Ситроен Ксантия». За что и поплатился. Позже, правда, выяснилось, что Светочка своим «инцидентом» устроила господину Жотиньи (хозяину пострадавшей «Ксантии») неслабый подарок в виде страховки на кругленькую сумму. «Ваше счастье, мадмуазель, – радостно сообщил жандарм, – чуть-чуть позже, и…» – Он надул щеки и издал безнадежное «пфу-у-у!». Оказывается, сразу за «Ситроеном» ехал «мерседесовский» грузовик с мороженым. «В таких авариях водителю приходится очень-очень плохо!» – подтвердил второй жандарм, с любопытством разглядывая Светочку. То ли представлял, во что она могла превратиться, въехав под переднее колесо грузовика, то ли просто заигрывал.
Водки у Сесиль дома не нашлось. Светочка, зажмурившись от отвращения, жахнула полстакана неразбавленного «Пастиса» и целый вечер просидела в шубе – так ее знобило. И не от запоздалого страха, что все могли разбиться в лепешку. А от улыбки призрака в черной рубашке.
Далеко за полночь Сесиль, уложив спать своего правозащитника, огромным темным облаком вплыла к Светочке в комнату, села на краешек дивана и тихо сказала:
– Знаешь, я вспомнила… mystique… там, на русском кладбище, ты помнишь? – Светочка помнила. – Мы с тобой вместе видели… твое имя… на могиле, oui? Сегодня это могло оказаться правдой…
Верно, верно, дружок. Само по себе – интересное совпадение. Примчаться в Париж за неделю до конца года и попасть в аварию. На той мраморной плите, что мы видели с Сесиль, не было точной даты. Просто год смерти – 1995. Я вполне могла бы успеть. Но, кажется, не воспользовалась случаем.
– Тебе страшно? – тихо спросила Сесиль из темноты.
Вопрос, всегда вызывающий искреннее недоумение. Что значит – страшно? Я давно переросла это понятие. Страшно… Ну? Ну?
Умереть? Глупо бояться того, чем, по опредлению, кончит каждый родившийся.
Попасть в аварию? Получить какое-нибудь немыслимое увечье, уродство, инвалидность? Нет слов, приятного мало. Но сидеть в машине и ежесекундно этого БОЯТЬСЯ? Тяжкий бред. А если, не дай Бог, такое случится, лучше помочь судьбе и покончить с этим сразу.
Потерять близкого человека? Следуйте совету покойного Виталия Николаевича Антонова: не заводите близких людей. А что касается тех, кого уже вручила вам судьба, то есть близких родственников… Положа руку на сердце… Нет, вы положите, положите!.. У большинства моих современников самые сильные чувства по отношению к близким – это хорошо перемешанная смесь эгоизма и угрызений совести. Ну, может, чуть-чуть приправленная сентиментальными воспоминаниями. Я говорю – у большинства, а не «у всех», потому что не хочу все-таки оскорбить недоверием современных последователей Ромео и Джульетты. Которым посчастливилось умереть раньше, чем разлюбить.
Виталий, помнится, сильно тащился от одного шедевра отечественной эстрады. Ну, вот это: «ла-ла-ла, что-то там… – а в конце – если ты меня разлюбишь, в тот же вечер я умру (или помру?)». По-моему, Киркоров поет. Каждый раз Виталий дико веселился, как ребенок, хлопал в ладоши. А потом, мудро качая головой, приговаривал: «Не-е, дружок, не умрешь…»
Ну, все? Убедила? Безусловно, не собираюсь вдаваться в такую муровую обывательскую муру типа СТРАШНО:
гулять ночью по кладбищу (что вы, правда, верите, что покойнички из могил вылезают?);
летать на самолетах (ну и не летайте!);
открывать дверь незнакомым людям (ну и не открывайте!);
заразиться СПИДОМ (ну и спите с мужем, никто вас на улицу не гонит);
и т. д. и т. п.
Спасибо, Виталенька, это все – ты.
Ну, в общем, далее в нашей жизни наступило совершенное затишье. Рождество в Париже, Новый год – дома, зимне-весенний блок дней рождений (или днев рожденьев?), мелкий и крупный быт… Массу хлопот доставило обустройство нового дома. Это и новое постельное белье, и посуда, и жалюзи. Адская работа! – пришлось полностью переделывать камины. Предыдущие хозяева, верно, начитавшись сказок Шарля Перро, собирались в домашних условиях жарить быков на вертелах.
Чрезвычайно грустно и жалко было расставаться с Калерией Карловной. Чувствительная немка чуть сама не слегла после смерти Виталия. И наотрез отказалась переезжать в загородный дом. Из подтянутой пожилой женщины она за месяц превратилась в изможденную старуху.
«Простите меня, Светлана Вениаминовна, – говорила Калерия, покрываясь красными пятнами, и, как всегда, волнуясь, путалась в грамматике, – я стал такой нервный, слабый. Мне какой-то молодой женщина в метро вчера сказал: „Шевели говядиной, старая корова!“ А я потерял сознание».
В конце января через десятые руки, с ворохом устных рекомендаций и хвалебных отзывов, в хозяйстве появилась молодая особа с титулом «домоправительницы». Неделю Светочка выбивала из нее жлобские привычки предыдущих хозяев типа полуторасантиметрового слоя икры на бутербродах. И еще дней десять объясняла «место». Причем из десяти как минимум восемь ушло на то, чтобы втолковать: хозяйку зовут не «Светик», не «Светунчик» и не «Светуленька», а Светлана Вениаминовна. И только так.