..Услышав гул барабанов кам-ча, раздавшийся со стороны лоор-ойтэ, Алван скосил взгляд на мерно покачивающегося в седле Касыма-шири и мысленно улыбнулся: как обычно, сын Шакрая скакал впереди табуна и не боялся степных волков. — Понимает, откуда дует ветер… — словно услышав его мысли, удовлетворенно хмыкнул едущий рядом Гогнар, сын Алоя. — Вовремя подсуетился… — Угу… — еле слышно выдохнул вождь вождей и как бы невзначай прикоснулся к рукояти ритуального Ловца Душ, только что оборвавшего нить жизни Хозяина Леса: мысль о том, что он, сын степей, доказал свое право возложить десницу на край лесов и горных долин, до сих пор горячила кровь и пьянила, как молодое вино. Несмотря на полумрак, царящий под кронами деревьев, нависающими над дорогой, лайши каким-то образом заметил это движение, понял его смысл и еле слышно усмехнулся: — Удар был что надо. Жаль, что его видели только мы с Касымом да твои телохранители… — Слова быстрее ветра: не пройдет и дня, как слух о том, что эта земля приняла мою руку, донесется до Эрдэше… — Земля-то, может, и приняла, а люди, ее населяющие — нет… — не согласился сын Алоя. — Элирея это не Морийор, берз! Поверь мне на слово… В том, что сын Субэдэ-бали знает, о чем говорит, Алван не сомневался, поэтому стиснул пальцами рукоять Гюрзы и злобно оскалился: — Я пришел. Значит, возьму! — Да, возьмешь. Если, конечно, не сделаешь ни одной ошибки… Берз прищурился: таким тоном сын Алоя говорил только тогда, когда собирался предложить что-то, выходящее за рамки традиций: — Я тебя слушаю… — Еще вчера у тебя не было ни одного термена, а ерзиды не отъезжали от своих стойбищ дальше, чем на десять дней пути. Сегодня ты во главе нескольких десятков родов и накрыл своей кошмой землю Морийора. Сделай завтра следующий шаг — и весь Диенн станет твоим… — Какой шаг? — Я тебе сейчас расскажу… …Лоор-ойтэ встретило Алвана многоголосым гулом — неисчислимые тысячи воинов его терменов спешили к центральному проезду, чтобы самолично увидеть неподъемную тушу Хозяина Леса, поверженного вождем вождей. Само собой, пробиться в первые ряды желали все до единого, поэтому в людском море, простирающемся от опушки леса и до горизонта, появились течения и водовороты. Впрочем, столкновений не было — каждый воин знал свое место и позволял себе продвигаться вперед настолько далеко, насколько заслужил. Первыми на телегу с тушей зверя полюбовались Цхатаи. И, оценив ее размеры, громогласно объявили об этом на всю степь. Следом за ними заорали Маалои, затем Эрдары и Вайзары. А вот Надзиры встретили своего вождя тишиной. И взглядами, исполненными твердой уверенностью в том, что он, Алван, просто не мог не победить. 'Привыкли…' — гордо подумал берз, остановил коня, вскинул над головой правую руку и, дождавшись тишины, медленно сжал ее в кулак. Подобающие моменту слова родились сами: — Там, за опушкой — Над-гез, часть Великой Степи, которая пока еще называет себя Элиреей… 'Если хочешь, чтобы твоя армия стала единой и непобедимой, сделай так, чтобы каждый из тысяч твоих воинов видел в тебе родного отца!' — сделав паузу и глядя на бескрайнее море голов, мысленно повторил он. — 'Ты дал им почувствовать вкус славы и поделился конями, золотом и женщинами. Пора делать следующий шаг — заставить каждого отдельного воина увидеть в тебе ОТЦА! И если тебе это удастся, через пару лет никто из них не будет помнить, какого он рода…' — Сегодня утром я захотел узнать, чего стоят их боги, поэтому отправился в самое сердце этого леса и нашел его Хозяина. Вы видели его тушу, поэтому представляете, насколько он был велик и могуч… — Ойра!!! — Я, Алван, сын Давтала, ваш берз, вызвал его на поединок и победил. А завтра брошу к вашим ногам и землю, которую он защищал… От многоголосого вопля, взлетевшего над Степью, содрогнулось даже небо: — Алла-а-а! Алла-а-а!! Алла-а-а!!! Дождавшись, пока затихнет третий боевой клич, Алван шевельнул рукой и, дождавшись мертвой тишины, вгляделся в лица стоящих вокруг воинов: — Хозяин Леса был настоящим воином — он дрался до последнего и не сделал ни одного шага назад. Поэтому я окажу ему высшую честь, которую можно оказать павшему противнику — съем его сердце. Но сделаю это не один, а разделю мой трофей с теми из вас, кто не раз доказал свою доблесть и мужество! На лицах некоторых воинов появились грустные усмешки. 'Чтобы тебе поверили — делай, а не говори…' — мысленно повторил он и оглядев толпу, вперил взгляд в знакомое лицо: — Кто из вас не слышал о Байзаре, сыне Шадрата, третьей сабле Маалоев? Воин опешил. — Именно он одним из первых смирил гордыню и, пробравшись в Сайка-ойтэ, бросил его к копытам наших коней! Именно он, ворвавшись в длинную-юрту-для-солдат, отправил во Мрак почти две полные руки лайши! Именно он первым забрался на стену каменного стойбища баронов Устейр и уронил подвесной мост… …Каждое новое имя, срывающееся с его губ, толпа встречала восторженным ревом — впервые за все время существования Степи берз собирался разделить дар Субэдэ-бали не с вождями, а с обычными воинами, причем как выходцами из сильных, известных всей степи родов, так и тех, кто родился в маленьких и почти никому не известных стойбищах. А те из вождей, которых видел Алван, хоть и хмурились, но молчали. Что радовало: как и предупреждал лайши, вожди слышали слова, но не понимали, что они ведут жеребят в его, Алвана, табуны. Заметнее всего это стало тогда, когда Алван назвал имя Гвешера, сын Харвата, и объяснил, что считает подвигом беспрекословное выполнение приказов своего шири, а вождь Вайзаров не удержался и попробовал ему возразить: — А что такого в простом выполнении приказа, берз? Услышав этот вопрос, Алван снова подивился изощренности ума Гогнара, сына Алоя, и, с трудом сдержав торжествующую улыбку, сокрушенно вздохнул: — Не понимаешь? Что ж, объясню: каждый из тех, кто стоит вокруг тебя — чей-то сын, брат или отец! Они — воины, но пошли за мной не для того, чтобы я оставил их кости гнить в этой земле, а чтобы дать будущее своим детям! Именно поэтому я делаю все, чтобы сберечь как можно больше их жизней и выделяю тех, кто скачет за мной следом… — Да, но… — Да, любая война — это чьи-то смерти. И уберечь всех просто невозможно… — жестом заткнув вождя Вайзаров, продолжил Алван. — . Но плох тот вождь, который не бережет тех, кто держит его саблю! Я — берегу! И ценю тех, кто делает это вместе со мной… Гвешер, сын Харвата в жесточайшей сече на стене Коме-тии ПРЕДЕЛЬНО ТОЧНО выполнил ВСЕ приказы своего шири и, тем самым, сберег жизни четырех полных рук Цхатаев, воинов, которые завтра бросят под копыта наших коней весь Диенн! Судя по выражениям лиц, тонкости объяснения дошли не до всех. Но это берза не расстроило — он помнил фразу, которую ему сказал сын Алоя: 'Не увидишь понимания — не расстраивайся: тупым объяснят те, кто поумней, и уже завтра-послезавтра твою речь будут пересказывать даже дети…' …Ждать, пока посыльные соберут всех перечисленных им воинов, Алван не собирался. Поэтому, назвав имя последнего, неторопливо спешился, дождался, пока телохранитель отодвинет в сторону шкуру пардуса, занавешивающую вход в Высокую юрту, и шагнул в пышущий жаром полумрак. Как только шкура упала вниз, со стороны раскаленной жаровни к нему метнулась гибкая тень, а через мгновение, почувствовав прикосновение нежных рук своей адгеш-юли, он скорее ощутил, чем услышал ее встревоженный шепот: — Мой повелитель, медведь тебя, случайно, не задел?! Еще полгода назад, услышав подобный вопрос от любой из своих женщин, берз впал бы в ярость. А тут улыбнулся, прижал лайш-ири к груди и с наслаждением вдохнул в себя ее запах: — Нет, свет моей души, не задел… — Точно? — чуть менее напряженным голосом спросила Дайана и на всякий случай ощупала его руки, грудь и живот. — Точно: я воин, а не… Жаркий, как ласки Кеите-иринэ, поцелуй оборвал его на полуслове. А прикосновение горячего, как песок в летний полдень, тела затуманил мысли и на несколько мгновений вознес берза в чертоги богини любви. — Знаешь, а я по тебе безумно соскучился… — с трудом оторвавшись от нежных губ северянки, признался Алван. — Я - тоже… — тихонечко ответила девушка и, выскользнув из кольца его рук, испуганно прикрыла рот ладошкой. — Что с тобой? — нахмурился берз. — Мутит… кажется, от запаха мокрой медвежьей шерсти… — Сильно? Лайш-ири шагнула вперед, принюхалась — и опрометью бросилась к ночной вазе… …Пару минут, пока девушку выворачивало наизнанку, Алван стоял, как громом пораженный. А когда она вытерла губы, выпрямилась и испуганно посмотрела на него, сорвался с места, в два прыжка преодолел разделяющее их расстояние, подхватил Дайану на руки и закружил ее по юрте. — Осторожно, столб! Кошма!! Айнур!!! — перепуганно восклицала его адгеш-юли, а он, не отрываясь, смотрел в ее глаза и не мог остановиться. Увы, все хорошее когда-нибудь заканчивается — через какое-то время шкуру пардуса отодвинула чья-то рука, и в юрту вошел сын Алоя: — Берз, я за… — — Дайана понесла… — радостно улыбнулся Алван. — Значит, скоро у меня родится сын! Брови лайши тут же сдвинулись к переносице, а в глазах появилась обеспокоенность: — Лекарю уже показывалась? — Нет… — ответила лайш-ири. Он оглянулся по сторонам, принюхался и нахмурился еще сильнее: — Кто, кроме берза, знает, что тебя тошнит? — П-пока никто… — Поставь ее на землю и начни на нее орать… — тоном, не терпящим возражений, сказал Алвану Гогнар. И, заметив, что тот набычился, подошел вплотную к Дайане и показал пальцем на ее живот: — Тут твой первенец! Но не Шавсат, не Цхатай и не Маалой! Дальше объяснять?! Берз сглотнул подкативший к горлу комок и отрицательно мотнул головой: — Не надо… — Если ты понимаешь, чем грозит эта беременность ЕЙ и твоему будущему ребенку, то делай то, что я говорю! А я пока схожу за Касымом… Адгеш-юли, все это время переводившая взгляд с берза на сына Алоя и обратно, обреченно закрыла глаза и тихонечко застонала. — Он прав: если родственники моих жен узнают, что ты понесла первой, то тебя отравят… — задыхаясь от безысходности и бешенства, прошипел ей на ухо Алван. — Поэтому я отправлю тебя к матери. Но не сегодня, а завтра… Девушка покорно склонила голову и изо всех сил зажмурилась, но удержать слезы не смогла. — А сегодняшнюю… ночь… ты… еще… раз… подаришь… мне… себя… — покрывая поцелуями ее лицо, прошептал он. — Мы… будем… вдвоем… до… рассвета… А потом… потом… нам… придется… потерпеть… — А вдруг я не беременна? — чуть отстранившись, вдруг выдохнула девушка. — Ведь я могла съесть что-то не то и отравиться? Алван кинул взгляд на ночную вазу и закусил губу — да, могло быть и такое: — Что ж, если мы ошибемся, то ты пошлешь ко мне одного из своих телохранителей, и я за тобой приеду. Правда, тебе все равно придется какое-то время подождать — я смогу оставить армию только после того, как захвачу Над-гез… Девушка опустила голову и обреченно кивнула: — Хорошо, мой повелитель, я сделаю так, как ты сказал… — Теперь я для тебя не повелитель, а Алван… — поддев пальцем мокрый подбородок и осторожно приподняв его вверх, улыбнулся берз. — Потом ласково прикоснулся губами к заплаканным глазам и грустно добавил: — Знаешь, моя душа сейчас разрывается пополам: одна половина безумно счастлива, что в твоем чреве скоро забьется сердце моего ребенка, а другая сходит с ума от горя из-за того, что мне придется тебя отослать… — Правда? — посмотрев на него полным слез взглядом, спросила Дайана. — И ты на меня совсем-совсем не сердишься? Алван улыбнулся, рванул себя за ворот, нащупал кожаный шнурок с пожелтевшим от времени львиным клыком и протянул его ей: — Ты — моя любимая жена! И будешь таковой, пока дышишь… …К помосту, на котором расстелили белый айнур, Алван подъезжал с тяжелым сердцем: не присутствовать на вайраме он не мог, а каждая минута времени, проведенная на нем, укорачивала время, которое он мог бы уделить своей адгеш-юли. 'Вкушу сердца Хозяина Леса, объясню причину изменений в завтрашнем сонтэ-лоор и вернусь к ней…' Увы, его намерения так и остались намерениями — как только он поднялся на помост и занял место на алой кошме, Время встало на дыбы и пустилось вскачь: перед тем, как проглотить крошечный кусочек блюда блюд, каждый из двух с лишним десятков приглашенных им воинов произносил речь. Причем не короткую, благодарственную, а длинную, свободную. В которой высказывал все, что думает о будущем Великой Степи. Само собой, говорить о будущем, не затронув прошлого и настоящего, воины не могли, поэтому начинали чуть ли не с детства Атгиза Сотрясателя Земли, мимоходом приплетали всех известных им вождей, взявших в полон хотя бы полную руку пленных, а заканчивали набившим оскомину сравнением армии ерзидов с песчаной бурей, которое, по их мнению, позволило армии поставить на колени целое королевство. В общем, к моменту, когда закончил последний, кусок сердца, доставшийся Алвану, давно остыл, а над границей степи и леса успела взойти Юлдуз-итирэ. Увидев руку берза, вскинутую над головой, ночной лоор-ойтэ, освещенный светом сотен костров, мгновенно затих, а в глазах тысяч воинов, с самого начала вайрама ожидавших Слова вождя вождей, загорелись искорки радости. — Еще не так давно мы, воины Степи, смотрели на эту землю, как безусый мальчишка на проходящую мимо рабыню: нас манило то, что она может нам дать, но пугало возможное наказание… Воины заулыбались, а некоторые, самые смешливые, начали показывать жестами, чего они хотели от Севера и северянок. — Теперь, когда первое королевство лайши уже пало к копытам наших коней, пришло время делать выводы: мы смогли его взять только потому, что забыли междоусобные распри и превратились в единый всесокрушающий кулак… — А еще потому, что с нами был Субэдэ-бали! — выкрикнули из толпы. — Боги есть и у нас, и у лайши… — жестом заткнув крикуна, усмехнулся берз. — Поэтому… — Их боги — слабее!!! — заорали сразу несколько воинов. — Хм… Ладно, представьте себе две группы мальчишек. Одна — стоит плотной кучкой, готовая к драке, и внимательно вслушивается как в советы своего предводителя, так и в замечания находящихся рядом воинов. Во второй — разброд: каждый делает, что хочет, считает предводителем себя и больше орет, чем делает. Как вы считаете, кто победит? — Алван-берз мудр… — рыкнул Гогнар, сын Алоя. — Мы услышали волю наших богов только потому, что перестали грызться и видеть врагов друг в друге! — Ойра! — согласно воскликнули воины. — Пришло время показать Субэдэ-бали, что мы поняли его волю и действительно стали одним целым! — Что для этого надо? Взять Над-гез за полную руку дней?! — хохотнул кто-то из Цхатаев. — Нет. Смирить гордыню… — предельно серьезно ответил Алван. И, дождавшись изумленной тишины, добавил: — Я - смирил. Поэтому завтра утром принесу сонтэ-лоор от имени всех ерзидов… Некоторое время Степь ошалело молчала. Затем скрипнул помост, и слева от вождя вождей возник силуэт Байзара: — Во времена моего отца на Север уходили тысячи, а возвращались сотни. Я счастливее их, ибо, приняв руку Алван-берза, увидел, как высокомерные лайши, прятавшиеся за стенами каменных стойбищ, начали падать перед нами на колени, не успев пролить и капли крови моих братьев! Вождь, ценящий каждого своего воина — Великий Вождь, поэтому я, Байзар, сын Шаграта, поднимаю свою саблю и говорю 'Ойра, берз — делай, что должно, и знай, что я — за твоим плечом'! — Да, но… — начал было Цертой, сын Марзгана, но не договорил: над степью взметнулся лес выхваченных сабель, и ночную тишину разорвал безумный крик: — Алла-а-а!!!