Али-Баба хотел уже подойти к скале, но тут она отодвинулась и на площадку ступила одна девушка, за ней вышла другая… Юноша понял, что поступил более чем правильно, решив дождаться захода солнца.

Одна за другой мимо него скользили в опускающейся тьме девичьи фигурки. Их было столь много, что Али решил посчитать, скольким людям может дать приют сказочный сим-сим, но сбился на втором десятке. Подсчет лишь убедил его в том, что это та самаяпещера. Пещера, о которой говорил Маруф, пещера сокровищ, пещера, которая сделает его сказочно богатым в один лишь миг…

«Надо бы перевести мулов поближе к скалам… Иначе я буду тратить на переноску сокровищ слишком много времени…»

Али-Баба решительно ступил на тропинку, но в этот миг услышал за спиной шаги — еще одна женщина, закутанная в покрывало по самые брови, спускалась вниз. Али-Баба поспешно юркнул за надежный камень.

«Да будет так… Ночь длинная… Я перенесу все сокровища сюда, на площадку у входа… А потом приведу мулов…»

О жадность, сколь глупой и непредусмотрительной ты можешь быть…

На горы упал вечер. Лиловые сумерки становились все гуще. И вот наконец высоко в небе зажглись звезды. Насмешница Луна взошла в своем царственном блеске, окатив и тропинку, и скалу, и самого Али-Бабу серебряным светом.

— О благодарю тебя, прекраснейшая! — воскликнул юноша. — Как же мне нужна была твоя помощь! И как счастлив я, что ты не отказалась осветить мой труд…

Смело пойдя к скале, черной, словно уголь при свете звезд, Али-Баба проговорил:

— Сим-сим, по велению сердца, откройся!

И волшебная дверь бесшумно скользнула в сторону. Открылся черный провал, и Али-Баба с замирающим сердцем сделал несколько шагов в темноту. Ток воздуха подсказал ему, что дверь стала на место. Юноша чувствовал себя во тьме словно букашка… И потому торопливо черкнул кресалом, чтобы зажечь заранее приготовленный факел. О да, Али-Баба оказался очень предусмотрительным грабителем. И мешки, и факел, и даже сапожки из тонкой кожи, чтобы не мерзли ноги холодной горной ночью…

В тиши коридора шаги были просто оглушительны. И еще какой-то звук, похожий на голос эха, раздавался вокруг. От всего этого душа у Али-Бабы замирала. О, как хотел он сейчас броситься обратно! Убежать прочь от этих холодных каменных стен и навсегда забыть о таком необыкновенном и страшном чуде… Но жадность пересилила трусость. Она гнала его вперед словами: «Четыре мула, нагруженных мешками… Мешки с сокровищами, которые сделают тебя независимым, богатым, свободным, уважаемым… По два мешка… а быть может, и по три… Ведь тюки с тканями легкие… Четыре груженных золотом мула…»

Пляшущий свет факела бросал на стены странные пятна — словно горные духи плясали вокруг Али-Бабы… Руки юноши тряслись все сильнее. И лишь голос жадности, твердивший о четырех груженых мулах, удерживал его от немедленного бегства…

Вот узкий коридор вдруг превратился в неохватное пространство. Свет факела растворился во тьме огромного зала… Али-Баба повертел головой в поисках места, куда бы пристроить факел, и увидел всего в одном локте от себя светильник…

— Глупец… Трусливый глупец… Здесь же еще час назад были люди. Более того, здесь были женщины, и они не боялись ровным счетом ничего. Отчего же ты, мужчина, дрожишь, словно лист на ветру?

Звук собственного голоса придал Али-Бабе сил, и он уже смелее начал обходить зал, зажигая светильники, которые заботливая рука расставила вдоль стен.

— О Аллах милосердный! Да здесь хватит сокровищ на всю мою жизнь… Что это? Ага, шелка… Шаровары… Кальян… Сласти? Целое блюдо… А что тут? Ого, плов… И почти не остывший… А это? Жемчуга… духи…

Голова Али-Бабы кружилась. Он уже не думал о том, что это все надо перетащить ко входу и как можно скорей уносить отсюда ноги. Теперь он пытался осмотреть залы и закутки пещеры — каждый сундук и мешок, каждую шкатулку и кувшин…

— О Аллах, ковры… Хорасанские, багдадские, хорезмские… Изюм… халва… шербет… Да тут можно прожить жизнь, не выйдя более под свет солнца… Сукно… Хлопок Самарканда… Меха… Сотни шкурок… Рис… Пряности…

Али-Баба сунул нос в шкатулку и… отчаянно зачихал. Горький перец слегка отрезвил юношу, но разума полностью ему не вернул.

— Но зачем мне, о небо, торопиться? Здесь есть еда… Есть питье… Есть даже кальян… Ночь впереди столь длинна, что я успею и вкусить яств, и отдохнуть… И подумать о том, с чего мне начать…

Горный дух, охранявший расселину и вечером перебиравшийся в пещеру, только головой качал, удивляясь такой необыкновенной наглости… «Жаль, что я не успел его напугать, — подумал дух. — Он бы бежал со всех ног, не успев увидеть и крохи сокровищ… Но я же могу сделать иначе… Юноша труслив и жаден… Тогда будет так…»

Посмеиваясь своему решению, горный дух умостился прямо над головой Али-Бабы. Тот вкушал плов с золотого блюда, запивая его шербетом из золоченой чаши, которая в свете факелов играла драгоценными камнями необыкновенной, редкой красоты. Али-Баба, должно быть, еще не понял, что за чудо он держит в руках. Но юноша и не пытался теперь это понять. Плов был столь вкусен, а голод, навеянный трусостью, столь велик, что он более и не стремился хорошенько осмотреться.

Но вот трусость насытилась, и Али-Баба довольно откинулся на подушки.

— Четыре мула по два сундука… А потом еще по два мешка… Эту пещеру за одну ночь мне не очистить… Сначала я возьму вот это и вот то…

Али-Баба пытался показать пальцем на сундуки, где увидел бесценные самоцветы… Но руки плохо его слушались, а глаза стали закрываться. Он еще успел пробормотать: «А потом еще вон те меха…» и сладко заснул.

Горный дух был доволен. Юноша спал… И будет спать до тех пор, пока его не разбудят хозяйки пещеры. Уж об этом он, дух, позаботился на славу.

И пусть тогда смелые женщины решат, что делать с вором, который забрался в их пристанище, но от великого ума объелся и уснул.

«О-о-о, — подумал горный дух, — я не завидую этому дурачку… Его ждет интереснейшее пробуждение…»

Макама шестнадцатая

Лунный свет играл на белоснежном обнаженном теле, серебрил волосы, оставляя, однако, в тени тонкие черты прекрасного лица. Женщина чуть приподнялась, оседлала его бедра, и из груди Али-Бабы вырвался хриплый стон.

Едва поблескивая в полутьме перламутрово-жемчужными зубами, женщина наклонилась ближе, намеренно искушая видом полных грудей с розовыми бутонами сосков, так и моливших о касаниях, поцелуях, укусах его губ и зубов, ласках языка.

Али-Баба зажмурился, отдавшись на милость раскаленной волне желания, прокатившейся по телу. Он так и не сумел увидеть ее лица. Неизвестная… чужачка… и все же ему знакомы ее ласки… атласно-нежная кожа… гордые, набухшие истомой груди… сверкающий каскад волос, струившихся по обнаженным плечам. Да, он знал ее, алчным, нетерпеливым познанием страстного любовника.