Старик подозревал, что именно из-за непонятного почерка его так часто вызывают на допросы. Иногда от него требовали, чтобы он ночью пересказал то, о чем писал днем. Приходил охранник, и они отправлялись каждый раз новым путем: тащились по длинным коридорам, спускались и поднимались по лестницам, пересекали огромные, то абсолютно темные, то слишком ярко освещенные, но совершенно пустые залы, где лишь изредка можно было заметить милиционера, сидевшего в углу и боровшегося со сном. Неожиданно охранник останавливался перед стеной, нажимал на кнопку, и за их спиной появлялась кабина лифта, в которой они или спускались вниз, или поднимались вверх. Потом охранник стучался в дверь и вводил Фэрымэ в кабинет, залитый ослепительным светом. В глубине кабинета, поигрывая карандашом, его ожидал улыбающийся Думитреску.
Так продолжалось в течение двух недель. Однажды утром охранник распахнул дверь и крикнул:
— На выход!
Фэрымэ удивленно поднял голову от стола.
— Я только что сел писать, — просительно заговорил он. — Мне бы так не хотелось отрываться…
— Приказано! — отрубил охранник.
Фэрымэ аккуратно положил ручку на промокашку, заткнул пробкой пузырек с чернилами и вышел. На этот раз путь был короче, чем обычно. Охранник передал Фэрымэ милиционеру, который подвел его к совершенно новому лифту. Спустившись вниз, они вышли во двор, прошли несколько шагов по асфальту возле стены и вошли в другой корпус. Сопровождающий остановился перед дверью на первом этаже и постучал. Открыл молодой человек, весь так и сияющий улыбкой.
— Вы будете Фэрымэ, директор школы на улице Мынтулясы?
— Совершенно верно, — вежливо поклонился старик.
— Следуйте за мной, — пригласил молодой человек. — А ты подожди внизу, — кивнул он милиционеру.
Молодой человек провел Фэрымэ через зал, открыл дверь и пропустил его внутрь. За дверью оказалась просторная, роскошно обставленная комната со множеством окон. За столом сидел мужчина лет пятидесяти, с седыми висками, приплюснутым носом и необычно тонкими губами.
— Ну-ка, ну-ка, — начал он весьма оживленно, — расскажите-ка, Фэрымэ, что там было с Оаной…
— Это длинная история, — засмущался старик. — Чтобы вы все поняли, вначале нужно узнать, что случилось с ее дедушкой, лесником. По моему разумению, все началось с него: он нарушил клятву, данную старшему сыну паши из Силистрии. Деду этому, когда я с ним познакомился, сравнялось девяносто шесть лет. Еще мальчишкой был он схвачен турками при попытке взорвать гарнизонный пороховой склад в Силистрии. По приговору его должны были сунуть в мешок и, привязав к ногам камень, бросить в Дунай, ибо только так поступали турки с детьми неверных, гяуров: их не вешали, не рубили им головы, их топили. Но этого мальчишку спас старший сын паши, который попросил отдать ему преступника в рабы. Были они примерно одного возраста, быстро подружились и стали жить как братья. Лет десять провели они неразлучно. Сына паши звали Селим. Он бы тоже стал в своей стране большим человеком, если б его названый брат не нарушил клятвы. Но чтобы вам стало понятно, как все это произошло, я должен сказать, что паша женил своего сына Селима, когда тому было шестнадцать лет. Привел ему сразу двух жен: одна была отуреченной гречанкой из Фанара, а вторая — турчанкой…
— Не надо, Фэрымэ, — прервал хозяин кабинета. — Бросьте эту историю. Я вам задал конкретный вопрос: что случилось с Оаной?
— Мне весьма затруднительно ответить, — стал извиняться Фэрымэ, — поскольку, по моему разумению, все произошло из-за ее деда, лесника…
— К черту лесника, — растягивая в улыбке тонкие губы, прервал его хозяин кабинета. — Расскажите, что вы сами знаете про Оану. Когда вы с ней познакомились? Как она выглядела?
Фэрымэ безнадежно покачал головой, давая понять, что его попросили раскрыть суть дела, при этом запретив рассказывать, что именно произошло.
— Когда в девятьсот пятнадцатом году я узнал ее, — наконец заговорил старик, — было в ней два метра росту и тринадцать лет от роду. Но не просто высокой она была. Это была сильная, хорошо сложенная и красивая, словно античная статуя, девушка с черными глазами, длинными белокурыми волосами, откинутыми за спину. Ходила она босиком и прыгала на неоседланную лошадь прямо с земли, как казак. Любила только норовистых коней. Еще совсем ребенком брали ее барышники на ярмарки, чтобы она скакала там на лошадях и привлекала народ. А вот как я узнал о ней. Приходит как-то ко мне один из родителей, купец с Армянской улицы, и жалуется, что его сынок лежит в постели — мальчишки поколотили. «Где была драка?» — спрашиваю я. «Не говорит», — отвечает купец. «Ладно, пойду с тобой и узнаю что и как». Надеваю шляпу и отправляюсь с ним на Армянскую улицу. Вхожу один в комнату мальчика. Тот лежит в постели бледный-бледный. «С кем это ты подрался, малыш?» — спрашиваю я его. «С Оаной, — отвечает, — с дочкой дядюшки Фэникэ из Обора. Да я с ней и не дрался. Мы стали бороться, потому как в борьбе я самый сильный, и мальчишки науськали меня на нее. А она даже и бороться не захотела, а взвалила меня на спину и стала кружиться. Так она меня вертела, просто для смеху, пока кто-то из мальчишек не крикнул: „Глядите, она без штанов!» Тут Оана перекинула меня через голову, и я грохнулся оземь. Потом ребята меня домой отнесли». Я поговорил с мальчиком, вышел и сказал отцу, который поджидал меня в коридоре: «Подержите его несколько дней дома, а как оправдать его отсутствие, об этом я сам позабочусь. Неплохо бы позвать и доктора». И сразу отправился в Обор… А сейчас, прошу меня извинить, если вас не затруднит, у меня к вам будет просьба, — изменившимся голосом произнес Фэрымэ.
— Говорите.
— Я попросил бы вашего разрешения присесть, чтобы немножко отдохнуть. Меня мучает ревматизм.
— Присаживайтесь, — снизошел хозяин кабинета.
— Премного вам благодарен, — поклонился Фэрымэ и, сев на стул слева от стола, принялся растирать колени. Вскоре он вновь заговорил: — Я отправился в Обор в тот же день после обеда. Корчму Фэникэ Тунсу я нашел очень быстро — она была известна всей округе. Корчмарь оказался крепким, румяным и ничем не примечательным человеком. «У вас есть дочь, Оана, — начал я. — Она не совсем обыкновенная девочка». — «Мы с матерью сделали все, что могли, — ответил он. — Остальное от Бога…» Я не очень понял, что он хотел сказать. Но когда вышел во двор, мне все стало ясно. Правильно было сказано — от Бога. А Бог ее наградил без меры. Оана взялась бороться с одним из работников, здоровенным парнем. Парень этот снял сапоги, рубаху и остался в одних портах. Он старался изо всех сил, но видно было, что едва переводит дух. Оана обхватила его, приподняла и чуть не задушила. Потом, не выпуская парня из объятий, повернулась несколько раз вокруг своей оси и бросила его в пыль. Мало того, она еще и села на него, чтобы плотнее прижать к земле. Тут я увидел, что мальчишка говорил правду. В те времена женщины надевали под юбку нечто вроде длинных шароваров. На Оане же таковых не было. Она была как статуя, если вы понимаете, что я хочу сказать.
— Вы говорите, она была красива? — мечтательно произнес чиновник.