— Мадонна, с ним все будет в порядке? Он выздоровеет? — вопрошала мать.
Брижит еще некоторое время подержала ладонь на лбу ребенка, затем, быстро встав с колен, повернулась лицом к женщине.
— Кризис прошел, — промолвила она с усталой улыбкой. — Он будет жить, но все еще нуждается в хорошем уходе. Я оставлю вам все необходимые травы и объясню, как ими пользоваться.
Женщина встала на колени перед Брижит и попыталась поцеловать край ее плаща. На глазах ее выступили слезы благодарности, и она то и дело называла спасительницу Мадонной. Пастух присел в изголовье ребенка.
— Мы никогда не сможем с вами расплатиться, — сказал он.
— А вы мне ничего и не должны, — ответила Брижит. — Исцеляющий дар достался мне по наследству, а потому я тоже делаю вам подарок, — этим словам когда-то научила ее мать, и они тоже являлись частью древней традиции. Но каждый раз, когда она их произносила, они звучали свежо и весомо.
— Но, Мадонна, все-таки надо хоть что-то…
— Ничего, ничего, ну разве что краюху хлеба да кружку вина, — улыбнувшись, ответила девушка. — Мне ведь скоро снова в дорогу.
Подняв с колен жену пастуха, Брижит вышла сквозь низенькую дверь хижины в раннее утро.
В небесах все еще светила луна — сверкающий серебряный серп на фоне испускающего сияние густого аквамарина. Кожаные сандалии Брижит промокли от росы. Ночные бабочки, словно хлопья бледного пепла, мерцали в пропахшем летними травами воздухе.
Брижит облегченно вздохнула. Мальчик и впрямь был очень болен, и большая часть целебной энергии покинула ее тело, чтобы уничтожить инфекцию, грозившую убить невинное дитя. Теперь ей были необходимы покой и одиночество. Скоро сюда вернется Кретьен, чтобы доставить ее в катарский дом у склона горы, где они провели большую часть этой недели. Известие о странствующих целителях моментально разнеслось по округе. Пастух был двоюродным братом горничной с катарского подворья. Теперь он поведает о чудесном исцелении своего сына больному родственнику в долине, и все начнется снова.
Брижит не спеша шла по мокрой траве, наблюдая за тем, как тает в предрассветном небе луна. Вновь и вновь придется делиться своим даром. Люди постоянно говорили о плате и долге, но каждый раз платить приходилось ей, так, как платила когда-то ее мать.
— Никогда не отказывай страждущим, — по-прежнему звучал в ушах ее чистый голос Магды. — Ты можешь осквернить свое тело, разбить свое сердце, только никогда не нарушай священной клятвы, — слова звучали так явственно, что Брижит казалось, повернись она сейчас, ее мать обязательно будет стоять у нее за спиной.
На востоке загорелась тонкая золотая полоска. В небе висел прозрачный призрак луны. Брижит лицезрела лишь рождение зари, но ей казалось, будто бы она уже слышит далекий грохот марширующих сапог, стук лошадиных копыт, лязг оружия. Горизонт загорелся огнем и распылился кровавыми пятнами. Резко повернувшись, девушка вернулась в хижину.
У дверей бедной лачуги росли лилии. Восковые соцветия благоухали медом и мерцали белизной в утреннем свете. Брижит остановилась, коснувшись цветка рукой. Лилии всегда нравились ее матери. Ведь они были посвящены Богине и являлись одним из символов плодотворной чаши ее чрева.
— Если хотите, Мадонна, то можете их сорвать, — сказала жена пастуха, стоявшая в дверях с кувшином в руках.
— Нет, — ответила Брижит, печально улыбнувшись. — Пусть растут и спокойно плодятся.
Безье, 22 июля, 1209 г.
Надевавший панцирь Симон на мгновение замешкался. Его глаза проследили за траекторией камня, полетевшего с городских стен и упавшего вблизи от его солдат. Кроме камня, жители Безье кидали в обступивших город крестоносцев тухлые овощи и дерьмо, однако все их «снаряды» не долетали до воинов христовых.
Симон не спеша облачился в доспехи и принял из рук своего сына Амори шлем.
— Опять мимо, — заметил юноша.
— И о чем это тебе говорит?
— А о том, что у них нет достаточно мощных метательных машин или они совершенно не умеют ими пользоваться, сир, — отрапортовал мальчик. Симон одобрительно кивнул в ответ. Амори был достойным учеником, быстро все схватывал, а опыт в конце концов со временем к нему придет. Ведь он тоже де Монфор.
— Они считают, что преимущество на их стороне, — промолвил Симон. — В этом-то и есть их слабость.
Бравые восклицания вперемежку с грубой руганью продолжали доносится с крепостных стен. В большинстве они были на южном диалекте, скорее напоминавшем каталонский, нежели французский, но кое-что кричалось и на вполне понятном норманнском. Симон холодно улыбнулся, заметив, как густо покраснели уши его сына.
— Ничего, ничего, пусть побалуются, — промолвил старший де Монфор. — Расплата уже близка.
Он вставил сапог в золоченое стремя. Белоснежный конь с серебристой гривой нетерпеливо бил копытом. Лошадь такого цвета Симон выбрал специально, она выделяла его на поле брани, к тому же обагренный кровью меч прекрасно смотрелся на белом фоне. Высокое седло придавало седоку дополнительную устойчивость, а длинные поводья позволяли свободно наносить удары любой сложности.
— В случае чего, я буду вместе с Сито, — бросил Симон и поскакал через лагерь. То и дело он останавливался, чтобы поговорить с солдатами, интересовался их нуждами и поднимал боевой дух. Ряд небольших побед по дороге из Монпелье и капитуляция нескольких южных мелких баронов лишь усилили преданность и уважение воинов к своему командиру. Теперь они любовались, как он гарцевал на белом коне. Вставший на дыбы лев на щите де Монфора грозил скорой расправой всем врагам христианства.
Арно Амальрик из Сито, папский легат в охваченных смутой землях Лангедока, сидел у своего шатра, беседуя с небольшой группой взволнованных горожан, пытавшихся пойти на уступки крестоносцам, лишь бы их оставили в покое. Седыми кудрями и лоснящимся красным лицом легат напоминал спившегося херувима. То был властный человек, ждавший от похода не меньших результатов, чем Симон, и именно это обстоятельство делало их завистливыми соперниками. Среди собравшихся было два рыцаря из владений Раймона Тулузского. Они переводили с южного диалекта на понятный Сито и его писцу норманнский. То были Беренже и Рауль де Монвалан.
Симон смерил их неодобрительным взглядом. Типичные представители южного дворянства — враждебно настроенные, неблагонадежные, сочувствующие еретикам и совершенно бесполезные в бою. Де Монфор остановил коня и обратился к раскрасневшемуся Сито.
— Ну как успехи?
Аббат затряс подбородками и обратил на главнокомандующего свои злобные глазки.
— Говорил я вам, не сдадутся они, ну разве что вот эта горстка. Да что с них проку. Как с козла молока. — Он бросил презрительный жест в сторону стоявших чуть поодаль горожан. — Ведь десять тысяч безбожников укрылось за стенами этой крепости.