— Это он.
— Кто?
Она поднимает голову.
— Я же вам говорила. Мы не знали эсэсовцев по именам.
— Но лицо вы узнали?
— Я бы узнала его где угодно, — отвечает Минка. — Я бы никогда не забыла человека, который убил мою лучшую подругу.
Мы обедаем у Минки сэндвичами с тунцом. Я рассказываю, как дед учил меня играть в бридж и как плохо у меня получалось.
— Мы проиграли вчистую, — говорю я. — Поэтому, когда мы ушли, я спросил у дедушки, как должен был сдавать ему карты. Он ответил: «Так, как будто это делает кто-то другой».
Минка смеется.
— Однажды вы приедете, Лео, и мы сыграем в бридж. Я научу вас всем тонкостям игры.
— Договорились, — обещаю я. Вытираю рот салфеткой. — И спасибо за… за все. Но нам с Сейдж, по всей видимости, уже пора.
Она обнимает бабушку на прощание. Минка чуть крепче, чем обычно, прижимает внучку к себе — так, я видел, поступают все, пережившие ужасы войны. Как будто они боятся потерять то хорошее, что есть в их жизни.
Я пожимаю ее прохладные и хрупкие, как опавшие листья, руки.
— То, что вы сделали сегодня… Я даже не могу выразить вам свою признательность. Но…
— Но это еще не конец, — договаривает за меня Минка. — Вы хотите, чтобы я явилась в суд и снова прошла эту процедуру.
— Если вы готовы, то да, — признаюсь я. — В прошлом свидетельские показания выживших узников были невероятно важны. А ваши показания — это не просто опознание. Вы собственными глазами видели, как он совершил убийство.
— Мне придется с ним встречаться?
Я замолкаю в нерешительности.
— Если не хотите, мы можем записать ваши показания на видео.
Минка смотрит на меня.
— Кто будет присутствовать?
— Я. Историк из моего отдела. Оператор. Адвокат со стороны защиты. И, если пожелаете, Сейдж.
Она кивает.
— Это я смогу сделать. Но если мне придется с ним встречаться… не думаю… — Ее голос обрывается.
Я киваю, уважая ее решение. Поддавшись порыву, на прощание целую Минку в щеку.
— Вы настоящее чудо!
В машине Сейдж набрасывается на меня.
— Ну? Что дальше? Ты получил то, что хотел, так ведь?
— Даже больше, чем необходимо. Твоя бабушка — золотая жила. Одно дело — опознать преступника и указать на лагерфюрера. Она сделала больше: рассказала нам подробности из досье этого эсэсовца, о которых никто, за исключением моего отдела, не знал.
Сейдж качает головой.
— Не понимаю.
— Это может показаться нелепым, но в концлагерях запрещалось убивать заключенных, не совершивших ничего недозволенного. На немцев, нарушавших правила, накладывались письменные административные взыскания. Одно дело — застрелить узника, у которого не было сил подняться, но убить узника без всякой на то причины означало убить рабочего, а нацистам нужны были рабочие руки. Само собой разумеется, начальству было совершенно плевать на узников, оно только шлепало провинившегося офицера по рукам, но время от времени в личных делах эсэсовцев встречаются упоминания об этой дисциплинарной процедуре. — Я смотрю на Сейдж. — В деле Райнера Хартманна целый абзац посвящен тому, что он предстал перед комиссией за несанкционированное убийство заключенной.
— Дары? — спросила Сейдж.
Я киваю.
— Вкупе с показаниями твоей бабушки это неопровержимая улика, что человек, которого она опознала, и человек, который утверждает, что он Райнер Хартманн, — одно и то же лицо.
— Почему ты не рассказал мне о том, что это было в личном деле?
— Потому что у тебя нет специального допуска, — отвечаю я. — И потому, что не хотел рисковать, не хотел, чтобы ты каким-то образом повлияла на показания бабушки.
Сейдж откидывается на спинку сиденья.
— Значит, он говорил правду. Джозеф… Райнер… Как его ни называй.
— Похоже на то.
Я вижу, как на лице у Сейдж отражается буря эмоций, когда она пытается примерить образ Джозефа Вебера на Райнера Хартманна. Почему-то, когда получаешь подтверждение своим догадкам, все воспринимается иначе. И Сейдж тоже борется, не хочет предавать человека, которого считала своим другом.
— Ты правильно поступила, — уверяю я, — что обратилась ко мне. То, чего он у тебя просит, — не справедливость. Справедливость — вот она где!
Она даже не смотрит на меня.
— Ты его сразу арестуешь?
— Нет. Я еду домой.
Сейдж тут же вскидывает голову.
— Прямо сейчас?
Я киваю.
— Нужно еще многое сделать, прежде чем двигаться дальше.
Я не хочу уезжать. Если честно, я бы хотел пригласить Сейдж на ужин. Хотел бы посмотреть, как она печет что-то на скорую руку. Я просто хочу смотреть на нее. Точка.
— Значит, ты едешь в аэропорт? — уточняет Сейдж.
Неужели она расстроилась, когда услышала о моем отъезде?
Что-то я не врубаюсь в ситуацию… У нее есть парень. Так уж получилось, что он женат, но главное, что Сейдж сейчас не ищет новых отношений.
— Да, — отвечаю я. — Сейчас позвоню секретарше. Вероятно, есть какой-нибудь рейс в округ Колумбия в районе обеда.
«Попроси меня остаться», — мысленно умоляю я.
Мы встречаемся взглядами.
— Раз тебе пора, наверное, нужно завести машину.
Я вспыхиваю от смущения. Затянувшаяся пауза возникла не из-за невысказанных слов, просто двигатель не завели.
Неожиданно у Сейдж звонит телефон. Она хмурится, ерзает на сиденье, чтобы достать трубку из кармана шорт.
— Да, это Сейдж Зингер. — Ее глаза округляются. — Как он? Что случилось? Я… Да, поняла. Спасибо. — Она заканчивает разговор и смотрит на телефон в руке, как на гранату. — Звонили из больницы. К ним привезли Джозефа.
Мы прятались под навесом сарая, где у Баруха Бейлера хранились дрова, и оттуда нам было все прекрасно видно: закованного в цепи Казимира на сбитом на скорую руку эшафоте и дикую ярость в глазах Дамиана, когда он кричал на юношу, да так, что брызгал слюной ему в лицо. Опьяненный властью, Дамиан обращался к жителям деревушки, собравшимся под ярко-голубым небом. Их капитан караула обнаружил не одного, а двух преступников. Значит, теперь они в безопасности? Могут продолжать жить своей обыденной жизнью?
Неужели только я одна понимала, что это невозможно?
Нет. Алекс это тоже понимал. Именно поэтому он попытался искупить грехи брата.
— Друзья мои! — произнес Дамиан, простирая руки. — Мы сломили чудовище! — Гул толпы поглотил его слова. — Мы сейчас похороним упыря так, как его надлежало предать земле в первый раз: лицом вниз на перекрестке дорог, с дубовым колом в сердце.