Всему виной красное вино.
И белое.
Накопившийся за эти дни стресс.
Стресс на работе.
Ее черное платье, облегавшее фигурку.
То, что мы были: 1) одиноки; 2) сексуально озабочены; 3) пытались заглушить скорбь.
Фрейд многое мог бы сказать о моих опрометчивых шагах. Как и мое начальство. То, что я сделал — воспользовался слабостью женщины, которая явилась инструментом для открытия очередного дела, которая всего несколько часов назад была на похоронах, — вопиющая низость.
И хуже всего, что сделал это не один раз.
Такса Ева недобро смотрит на меня. Еще бы ей смотреть приветливо! Она стала свидетелем этой постыдной, страстной, удивительной связи.
Сейдж все еще спит в спальне. Поскольку больше я себе не доверяю, то сижу на диване в трусах и футболке, дотошно изучаю дело Райнера Хартманна, каждой клеточкой чувствуя вину перед евреями. Я не в силах исправить то, что случилось вчера ночью, но я, черт побери, могу найти способ, чтобы не провалить дело.
— Привет.
Когда я оборачиваюсь, она стоит в моей белой рубашке. Она ей почти до колен. Почти.
Я встаю. Меня разрывают противоречивые чувства: схватить ее и унести назад в кровать или поступить правильно.
— Прости, — выпаливаю я, — это была ошибка.
У нее округляются глаза.
— Мне так не показалось.
— Ты вряд ли в состоянии правильно оценить ситуацию. Мне следовало быть осмотрительнее, ты не виновата.
— Мардж говорит, что для человека естественно испытывать жажду жизни, когда он на волосок от смерти. Было очень мило.
— Мардж?
— Она ведет занятия по групповой терапии.
— А-а, — вздыхаю я. — Чудесно.
— Послушай. Я хочу, чтобы ты знал: несмотря на то что увидел за несколько дней нашего знакомства, я обычно… не такая. Я не… ну, ты понимаешь меня.
— Понимаю. Потому что ты любишь женатого владельца похоронного бюро, — говорю я и взъерошиваю рукой волосы. — Вчера вечером я совсем о нем забыл.
— Все кончено, — отвечает она. — Навсегда.
Я вскидываю голову.
— Уверена?
— На все сто процентов, как говорят. — Она делает шаг ко мне. — От этого признания ошибка меньше не стала?
— Нет, — отвечаю я и начинаю расхаживать по номеру. — Потому что ты все равно фигурируешь в одном моем деле.
— Я думала, все кончено, некому опознавать Райнера Хартманна в Джозефе Вебере.
«Неправда!»
Это предупреждение красным сигналом проносится по полю моего мысленного сражения.
Без показаний Минки убийство Дары невозможно связать с Райнером Хартманном. Но узница концлагеря — не единственный свидетель этого правонарушения.
Там был и сам Райнер.
Если заставить его признаться в инциденте, который отражен в эсэсовских документах, — успех гарантирован.
— Есть еще один способ, — говорю я. — Но без тебя, Сейдж, не справиться.
Она садится на диван, рассеянно гладит собаку.
— Ты на что намекаешь?
— Мы могли бы надеть на тебя микрофон и записать ваш разговор. Заставь его признаться, что на него наложили взыскание за несанкционированное убийство заключенной еврейки.
Она опускает глаза.
— Почему ты раньше не попросил? Тогда не пришлось бы привлекать бабушку.
Я не стану объяснять ей, что это последняя попытка, за неимением лучшего. Я бы никогда не предложил ее в первую очередь. И не только потому, что свидетельские показания выжившего узника гораздо весомее, но и потому, что мы не привлекаем гражданское население в качестве временных агентов.
Особенно тех, к кому испытываем определенные чувства.
— Я сделаю все, что от меня требуется, Лео, — обещает Сейдж. Встает и начинает расстегивать рубашку. Мою рубашку.
— Что ты делаешь?
— Честно ответить? У тебя диплом Гарварда, и ты не понимаешь?
— Нет. — Я отступаю назад. — Абсолютно не понимаю. Ты — важный свидетель.
Она обвивает руками мою шею.
— Я покажу тебе свои источники, если ты покажешь мне свои.
Эта девушка сведет меня в могилу! Со сверхчеловеческим усилием я отталкиваю ее.
— Сейдж, я не могу.
Она, побежденная, отступает.
— Вчера ночью, пусть и ненадолго, я была счастлива. По-настоящему счастлива. Уже и не вспомню, когда испытывала подобное.
— Прости меня. Я люблю тебя, но здесь кроется огромный конфликт интересов.
Она вскидывает голову.
— Любишь меня?
— Что? — Мои щеки тут же начинают гореть. — Ничего подобного я не говорил.
— Нет, сказал. Я слышала.
— Я сказал: «любил бы».
— Нет, — отвечает Сейдж, и ее губы расплываются в улыбке. — Ты сказал по-другому.
Неужели? Я так устал, что не знаю, какие глупости слетают у меня с языка. Наверное, потому и не могу скрывать своих истинных чувств к Сейдж Зингер. И эти чувства меня пугают.
Она кладет руки мне на грудь.
— А если я скажу, что надену микрофон, только если ты вернешься со мной в постель?
— Это шантаж.
Сейдж сияет. Пожимает плечами.
Легко сказать, что будешь поступать только правильно и никогда не совершишь ошибки, но если оказываешься в подобных ситуациях, то понимаешь, что не существует черного и белого. Есть только оттенки серого.
Я замираю в нерешительности. Но всего на секунду. Потом обхватываю Сейдж за талию и беру на руки.
— Чего не сделаешь ради отчизны, — говорю я.
В тюрьму пробраться было непросто.
Сначала я испекла круассаны: горьковатый вкус миндаля замаскировал вкус крысиной отравы, которую я туда подмешала. Я оставила угощение у двери, где стоял стражник, — охранял Алекса до завтрашнего утра.
Когда новый капитан караула, помощник Дамиана, будет истязать его до смерти.
Я взвизгнула, как попавшее в капкан животное, и заставила стражника открыть дверь, чтобы посмотреть, что за шум. Ничего не увидев, страж пожал плечами и взял корзинку со сдобой. Через полчаса он валялся на земле, дергаясь в предсмертных судорогах, с пеной у рта.
Никто, глядя на кусочек гальки у подножия скалы и щепку у обочины дороги, не найдет в них ничего необычного. Но если соединить их при определенных обстоятельствах, можно разжечь костер, который поглотит мир.