Я глубоко вздыхаю.
— Спрашиваю, как он себя чувствует…
— Хорошо. Или любой другой вопрос, который прозвучит естественно. Не нужно, чтобы он видел, что ты нервничаешь.
— Отлично.
Лео опускается рядом со мной на стул.
— Я хочу, чтобы он раскрылся без давления извне.
— Что мне говорить о бабушке?
Он колеблется.
— Я бы посоветовал тебе вообще не упоминать имени Минки. Но ты уже сказала, что в семье у тебя кто-то умер. Поэтому импровизируй. Даже если упомянешь ее имя, не говори, что она выжившая узница концлагеря. Не знаю, как он к этому отнесется.
Я закрываю лицо руками.
— А ты не можешь его просто допросить?
— Конечно, могу, — говорит Лео. — Но он сразу что-то заподозрит, если вместо тебя в больнице появлюсь я.
По плану Лео должен спрятаться в припаркованном напротив дома Джозефа автомобиле, контролируя процесс, пока я буду внутри. Таким образом приемник — ящик размером с портфель — будет находиться в зоне действия передатчика.
Есть у нас и условная фраза.
— А если я скажу: «Сегодня я должна встретиться с Мэри»…
— Я вбегаю, выхватываю пистолет, но понимаю, что мне не удастся произвести выстрел, не задев тебя. Поэтому я начинаю размахивать руками и ногами — вспоминаю приемы джиу-джитсу. В седьмом классе я даже получил синий пояс. Я сбрасываю с тебя Джозефа, как дешевое пальто, хватаю его за шею и прижимаю к стене. И говорю: «Не заставляйте меня делать то, о чем мы оба потом пожалеем!» Похоже на цитату из фильма, скорее, так оно и есть, но я не раз использовал ее во время спецопераций, и она срабатывала. Я отпускаю Джозефа, который падает к моим ногам и признается не только во всех военных преступлениях в Освенциме, но и берет на себя вину за все непоправимые ошибки с «Нью-колой» и второй частью фильма «Секс и город». Он расписывается под показаниями, а мы с тобой вызываем местный наряд полиции и уносимся в закат.
Я улыбаюсь и качаю головой. Лео на самом деле носит пистолет, но он заверил меня, что со времен детского лагеря в Ватаканите в пятом классе носит любое оружие только затем, чтобы порисоваться, — он бы и в мишень размером с Австралию не попал. Сразу и не разберешь, но я думаю, что он обманывает. Не представляю, чтобы фэбээровцу разрешили носить оружие, но при этом не научили им пользоваться.
Лео смотрит на часы.
— Нам пора. Готова принарядиться?
Трудно носить провода, когда на улице лето. Моя обычная одежда — футболка и джинсовые шорты — слишком узкая, чтобы спрятать там микрофон, поэтому вместо них я выбрала свободный сарафан.
Лео протягивает мне передатчик, размером с мини-плеер, с маленьким крючком, которым он крепится к поясу или ремню. Ни того ни другого у меня нет.
— И куда это цеплять?
Лео аккуратно засовывает передатчик мне сбоку в бюстгальтер.
— А так?
— Удобно, ничего не скажешь! — восклицаю я.
— Ты говоришь так, как будто тебе тринадцать лет. — Он продевает провод с крошечным микрофоном у меня под рукой, обводит вокруг талии. Я оттягиваю верх сарафана, чтобы ему было удобнее. — Что ты делаешь? — отшатывается Лео.
— Помогаю тебе.
Он сглатывает.
— Может быть, сама справишься?
— Чего ты вдруг оробел? Назвался груздем, полезай в кузов.
— Я не оробел, — скрипит зубами Лео. — Я изо всех сил пытаюсь сделать все вовремя, а ты мне мешаешь. Ты можешь просто записать беседу? И поправь свой чертов сарафан!
Когда микрофон с передатчиком наконец оказались на своих местах, мы убедились, что каналы синхронизированы с приемником, который будет у Лео в машине. Я отправляюсь на арендованной машине; Лео сидит на пассажирском сиденье с приемником на коленях. Сначала мы едем к Джозефу домой, отвозим Еву и проверяем передатчик на расстоянии.
— Работает, — заявляет Лео, когда я, налив Еве в миску воды, разбросав по гостиной игрушки и пообещав, что Джозеф скоро приедет, возвращаюсь назад в машину.
Следуя указаниям навигатора, я направляюсь на стоянку, где Лео встречается с кем-то из Министерства юстиции. Он сидит молча, мысленно пробегая по списку. На стоянке всего одна машина — фургон. И я гадаю, как же сидящий там офицер доберется домой. Фургон голубого цвета, на боку надпись «Ковры Дона». Со стороны водителя выбирается мужчина, показывает свой жетон.
— Лео Штейн?
— Да, — через открытое окно отвечает Лео. — Секунду.
Он нажимает кнопку, окно опять поднимается, чтобы мы могли поговорить без свидетелей.
— Не забудь удостовериться, что нет посторонних шумов, — говорит Лео.
— Знаю.
— Поэтому, даже если ему захочется послушать «Си-эн-эн» и «Эн-пи-ар», сделай так, чтобы радио было выключено. Отключи мобильный. Не грызи кофейные зерна. Не делай ничего, что могло бы повлиять на качество передачи.
Я киваю.
— Помни, «почему» — не самый главный вопрос.
— Лео, я всего не запомню. Я же не профессионал…
Он секунду обдумывает мои слова.
— Тебе необходима лишь капелька вдохновения. Знаешь, как поступил бы Джон Эдгар Гувер?
Я качаю головой.
— Кричал бы и царапал крышку своего гроба.
Ответ настолько неожиданный и такой грубый, что у меня вырывается смех.
— Поверить не могу, что ты шутишь, когда я схожу с ума от страха.
— Разве сейчас хорошая шутка помешает? — спрашивает Лео. Он наклоняется и запечатлевает на моих губах поцелуй. — Интуиция подсказала тебе смеяться. Слушайся своего сердца, Сейдж.
Когда врач дает нам рекомендации, что делать после выписки, я гадаю, думает ли Джозеф о том же, что и я: что мертвому, которым он надеется оказаться, не нужно беспокоиться о потреблении соли и обо всем остальном, что напечатано на листке. Девушка-волонтер, которая вывозит Джозефа на коляске в фойе, чтобы я могла подогнать машину, узнает его.
— Герр Вебер, верно? — спрашивает она. — Вы преподавали у моего старшего брата немецкий.
— Wie heißt er?
Она робко улыбается.
— Я французский учила.
— Я спросил, как его зовут.
— Джексон, — отвечает девушка. — Джексон Орурк.
— Да, — восклицает Джозеф. — Отличный ученик!
Когда мы оказываемся в вестибюле, я забираю Джозефа и везу его в тень.
— Вы на самом деле вспомнили ее брата?
— Нет, — отвечает Джозеф. — Но ей об этом знать ни к чему.
Я продолжаю думать об этом разговоре, когда дохожу до машины Лео, стоящей на парковке, и подъезжаю под портик, чтобы Джозефу не пришлось слишком далеко идти. Умение Джозефа налаживать связи с каждым отдельным человеком сделало его выдающимся учителем, самоотверженным гражданином. Способным прятаться на виду у всех.