— Я сделал тебе одолжение, — стиснув зубы, произнес я.
Брат ослабил хватку. В неярком свете луны я рассмотрел на его лице выражение, которого не видел прежде. Глаза у него были черные и пустые, зубы яростно стиснуты. Создавалось впечатление, что в эту секунду он готов меня убить.
Я понял, что мама может не волноваться. Даже если Франца силой приведут в военкомат, даже если он так и не поступит в университет и его, как и меня, отправят на курсы офицеров; даже если он будет сражаться на передовой — он сможет выжить в этой войне.
Больше мы об Артуре Гольдмане не заговаривали.
За месяцы, проведенные в гитлерюгенде, я изучил книгу «Майн кампф» — «Моя борьба», участвовал в военных стратегических играх, сдавал бесконечные экзамены, на основании которых исключался каждый третий курсант нашей программы. У нас были занятия по тактике, ориентированию на местности и по карте, строевая и политическая подготовка, стрелковая подготовка. Мы изучали технические достижения в области вооружения, ходили на стрельбища, зубрили иерархию СС и полиции. Нас учили управлять танком, выживать в дикой природе, чинить сломанный автомобиль… Из нас воспитали солдат, обладающих знаниями, решимостью и выносливостью выше среднего. В 1940 году я окончил школу в звании младшего лейтенанта СС, унтерштурмфюрера. Меня командировали в центральное представительство в Польше, и я служил там до 24 апреля 1941 года, когда была сформирована первая пехотная бригада СС.
Мы являлись специальным подразделением СС, подчиненным непосредственно личному штабу рейхсфюрера СС, и нас использовали для расстрелов мирного населения. Будучи унтерштурмфюрером, я руководил одной из пятнадцати операций, которые проводил 8-й пехотный полк СС, подчиненный вермахту. Мы продвигались по северной Украине, от Дубно к Ровно и Житомиру. Делали мы все то же самое, что и в Польше несколько лет назад, с одним исключением — еврейских лидеров и политических противников оставалось все меньше.
Мой начальник, гаумпштурмфюрер Фолькель, отдавал приказы сгонять всех политически неугодных, всех этнически неполноценных — цыган, например, и евреев — мужчин, женщин, детей. Мы должны были забирать все ценные вещи и одежду, выводить их в поле или к рвам в окрестностях завоеванных деревень и городов и уничтожать.
Reinigungsaktionen (акции по зачистке) происходили следующим образом: мы приказывали евреям явиться в определенное место — в школу, тюрьму или на завод — и отводили их туда, где все было подготовлено заранее. Некоторые из этих мест были естественными рвами, другие — вырыты самими заключенными. После того как они отдавали одежду и ценности, мы отводили их к яме. Будучи командиром подразделения, я отдавал приказ, а добровольцы и унтер-офицеры, солдаты СС, поднимали карабины и стреляли арестованным в затылок. Перед тем как подвести к яме очередную группу, трупы сбрасывали вниз.
Я ходил между тел, находил тех, кто еще шевелился, и делал контрольный выстрел.
Я не задумывался над тем, что делаю. Да и как я мог думать? Человек раздет донага, ему кричат, чтобы он быстрее бежал к яме, а рядом бегут его дети. Он смотрит вниз, видит родных и друзей, которые умерли за минуту до него, и ждет своего часа. Потом чувствует, как в затылок вонзается пуля, как на него валится тело незнакомого человека… Думать — значит допускать, что мы убиваем людей, а для нас это были не люди. Иначе что бы они сказали о нас?
Поэтому после каждой такой акции мы напивались до беспамятства, а потом нам снились кошмары: после того как все тела оказывались в яме, оттуда начинал бить кровавый гейзер… Мы напивались, чтобы не чувствовать зловония, исходившего от трупов. Мы пили до тех пор, пока перед мысленным взором не переставал появляться, словно вытатуированный в памяти, ребенок, который выбрался из-под завала сплетенных тел и, окровавленный, бегал вокруг ямы, плакал и звал родителей, пока я не положил конец нашим страданиям и не пристрелил его…
Некоторые сходили с ума, и я боялся, что меня может постигнуть та же участь. Среди нас был лейтенант, чей боец однажды ночью вышел из лагеря и застрелился. На следующий день этот лейтенант отказался — просто взял и отказался! — стрелять в арестованных. Фолькель отправил его на передовую.
В июле Фолькель сообщил нам, что будет проводиться операция на дороге между Ровно и Житомиром. Туда согнали восемьсот евреев.
Несмотря на то что я подробно объяснил солдатам, как себя вести и куда стрелять, когда к краю ямы подвели третью группу людей — голых, дрожащих, рыдающих, — один из моих солдат, Шульц, «поплыл». Он отбросил винтовку и опустился на землю.
Я приказал ему встать и взять оружие.
— Чего вы ждете? — рявкнул я на солдат и выстрелил первым. Показал пример. Так же я поступил со следующими тремя группами и только стискивал зубы, когда на мою форму брызгали кровь и мозги.
Шульца убрали с первой линии. СС не нужны на переднем фланге люди, которые не могут выстрелить.
Тем же вечером мои солдаты отправились кутить в местную пивнушку, а я остался сидеть на улице, вслушиваясь в восхитительную тишину. Ни свиста пуль, ни криков, ни плача… У меня была бутылка виски, которую я успел за два часа высосать почти полностью. В пивную я не совался, пока мои солдаты оттуда не ушли, пошатываясь и опираясь друг на друга. Я полагал, что в пивнушке уже никого нет, но там кутили еще человек шесть офицеров, а в углу перед одним из столиков стоял Фолькель. Перед ним сидела Анника Бельзер, которая сопровождала гауптштурмфюрера везде. Исполнительная секретарша была намного моложе самого Фолькеля и его оставшейся дома жены. А еще она ужасно печатала. Все в 8-м пехотном полку знали, для чего ее наняли и почему гауптштурмфюреру необходима была эта секретарша, даже когда полк перебрасывали. У Анники были волосы невероятного платинового оттенка, она сильно красилась и в данный момент плакала. На моих глазах Фолькель засунул ей в рот дуло своего пистолета.
Остальные присутствующие в пивной не обращали на них внимания, по крайней мере делали вид, что не обращают, — никому не хотелось связываться с командиром полка.
— Тогда, может, — сказал Фолькель, взводя курок, — заставишь пистолет «встать»?
— Что вы делаете? — крикнул я.
Фолькель оглянулся через плечо.
— А-а, Хартманн… Думаешь, если у тебя есть подчиненные, то ты можешь указывать и мне?
— Пистолет не «встанет»… И вы ее застрелите?
Он повернулся ко мне, губы дрогнули в улыбке.
— Не тебе же одному веселиться…
Тут совсем другое дело: то евреи, а эта девушка — немка.
— Если нажмете на спусковой крючок, — негромко произнес я, хотя сердце колотилось настолько сильно, что я чувствовал, как подрагивает тяжелый шерстяной мундир, — об этом узнает оберштурмбанфюрер.
— Если об этом станет известно оберштурмбанфюреру, — ответил Фолькель, — я буду знать, кто меня сдал, верно?
Он вытащил пистолет у Анники изо рта и наотмашь ударил ее по лицу. Она упала на колени, с трудом встала и убежала. Фолькель подошел к группе офицеров СС и начал с ними пить.