Перейдя из Геннисарета в Капернаум, Марк остановился в греческой гостинице. Хозяин гостиницы оказался человеком общительным и приветливым, но Марк предпочел не раскрываться перед ним, несмотря на такое гостеприимство. Общение с людьми вообще приводило его теперь в уныние, и он целые вечера проводил в гавани, наблюдая, как рыбаки возвращаются на берег со своим уловом. Ночью он смотрел на огоньки факелов, когда рыбацкие лодки скользили по черной воде, а рыбаки вытаскивали сети.
С крыши синагоги, расположенной на высокой горе, стоявшей перед священным городом, которого уже давно не существовало, шесть раз прозвучали трубы, возвещая о субботе. Марк наблюдал за людьми и обратил внимание на четырехугольные покрывала, которые они в этот момент надевали. Он знал, что темно-синие нити на одном из углов служили постоянным напоминанием носителю этой одежды о необходимости соблюдать закон.
Спустя несколько дней, так и не находя себе места, Марк отправился в Вифсаиду, но, когда прошло еще несколько дней, оттуда он пошел в Вифсаиду-Юлию. Марк слышал, что Иисус из Назарета учил народ на склонах холмов недалеко от этого небольшого городка. Но Иисус был распят более сорока лет назад. Помнят ли Его слова сейчас в этих тихих местах?
Марк надеялся, что в этой разоренной войной стране, окончательно покоренной Римом, он сможет найти Бога Хадассы, но Бог, казалось, ускользал от него. Его нельзя было найти ни на вершинах гор, ни в священном городе. Не было Бога и на жертвенном камне в центре храма. Не было Бога в опустевшем доме в галилейской деревне и даже на безлюдной дороге к морю.
Как мне Тебя найти?
Ответа на этот вопрос Марк так и не получил.
Испытывая духовную тяжесть, Марк впал в отчаяние.
Он не мог найти покоя. Он уже переставал понимать, что ему нужно, куда он идет. Его тщательно разработанный план ничего ему не давал, рушился у него на глазах. Он уже не понимал, зачем вообще он приехал в Палестину. Но самое худшее было в том, что в какой-то момент, странствуя по Палестине, он ощутил, что Хадасса исчезает из его памяти.
Он забыл ее лицо. Он забыл ее голос. Ясной в его памяти оставалась только ее любовь к Богу. Он хотел представить Хадассу здесь, идущей по этим же берегам, совсем ребенком, счастливой, смеющейся девочкой. Но его память постоянно ему изменяла, перед ним неумолимо вставало только какое-то туманное видение темноволосой девушки, склонившейся на коленях в саду, на римской вилле его отца. Молящейся. Молящейся за его семью.
Молящейся за него.
Почему в его памяти остался только этот образ? Почему он отдавался в нем такой болью? Почему в памяти от нее остался только этот жгучий свет?
Избегая людей, Марк все время проводил на склонах гор, к востоку от Вифсаиды-Юлии, стараясь, чтобы ничто ему не мешало думать о Хадассе и вернуть ее в свою память. Он тщательно, шаг за шагом, продвигался в своих воспоминаниях, пытаясь восстановить все то, что утратил. Но чем старательнее он думал, тем более сумбурными становились его мысли, больше тумана становилось у него в голове, и он начинал ловить себя на мысли, не начинает ли он вообще сходить с ума.
У него отросли волосы и борода. Он стал ходить за пастухами и их стадами, держась на почтительном расстоянии и наблюдая за ними. Пастухи все время были заняты уходом за животными, водя их на зеленые пастбища с тенистыми местами. Овцы пили воду из тихих запруд, специально построенных вдоль ручьев, и следовали за пастухами каждый раз, когда Марк располагался неподалеку. Он смотрел, как овцы шли в свои загоны, не толпились, а делали это спокойно, одна за другой. Некоторых из животных пастух обрабатывал каким-то маслом, втирая его в шерсть около носа и глаз. Когда овцы оказывались в загоне, за крепкими стенами, пастух надежно закрывал вход в загон и оставался охранять стадо.
Марк лежал на своей верхней одежде и смотрел на небеса, путаясь в мыслях. Кто-то сказал ему во время путешествия, что Иисуса называли «Добрым Пастырем». Или это сказала Хадасса? Он уже не мог вспомнить. Но покой, которого он так искал, вероятнее всего, напоминает покой этих бессловесных овец, и Пастырь охраняет людей, заботится о них так же, как об овцах заботятся эти пастухи.
Марк снова и снова наблюдал за этим процессом, и боль не переставала мучить, постоянно беспокоила его, подобно тому, как гноящаяся рана не дает покоя собаке. Рана на сердце действительно не заживала. Марк хотел воскресить в своей памяти Хадассу, но каждый раз, пытаясь это делать, вспоминал ее смерть и все ужасы, с ней связанные.
Почему? — кричало его сердце. — Почему, Боже?
Заснув однажды ночью, он видел сон; на этот раз ему приснился огромный раскаленный сосуд, заполненный страдающими существами, корчившимися в муках при тусклом свете. Сновидение казалось ему вполне реальным, он даже чувствовал жар и сернистый запах дыма вокруг себя. Марка объял ужас, но тут же откуда-то сверху до него донесся голос Хадассы — она звала его к себе.
— Я не могу тебя найти! — закричал он в отчаянии… И проснулся в холодном поту, его сердце бешено колотилось.
Этот сон возвращался к нему каждую ночь, принося с собой неимоверные страдания. Но потом, так же внезапно, как начался, он внезапно и перестал появляться, однако пустота оказалась куда как более тягостной. Теперь Марка окружала пугающая, давящая тьма — и, опустошенный, он почувствовал, что летит в нее.
Изможденный и уставший, Марк хотел умереть, лишь бы положить конец своим мучениям.
— Я знаю, что Ты там! Ты победил! Перестань мучить меня! — кричал он, подняв голову к небу.
Но ничего не менялось.
Марк спустился к берегу Галилейского моря и, сев, стал смотреть на легко шумящую воду. Так прошло много часов. Ветер был холодный, и холод пронизывал Марка, но он ничего не чувствовал. Перед его глазами предстало еще одно видение — он увидел самого себя. Видение было настолько ясным, что ему казалось, будто перед ним поставили зеркало, но в то же время он смотрел не в него, а в свою душу. Он закрыл глаза, обхватил руками голову и услышал голос своей сестры.
«Я слышала, что она тебе сказала! Я слышала, как она отвергла твою любовь. Она поставила своего Бога выше тебя, а ты сказал, что пусть она остается со своим Богом. Вот она сейчас к Нему и отправится!»
Марк застонал. «Нет!» Он как можно крепче сдавил голову, как будто желая выдавить из своей памяти эти слова и образы.
«Ты сказал, что пусть она остается со своим Богом!»
— О Боже, нет!..
Если бы не он, она была бы жива. Ведь это из-за его слов, сказанных в сердцах, в гневе, ее отправили на смерть.
«Я это сделала ради тебя!» — кричала Юлия в тот день, когда Хадасса вышла на арену, навстречу львам. И как бы он ни кричал сейчас, забыть этого он не мог. Это воспоминание накатывало на него, подобно волне, от которой никуда не укрыться. Он видел перед собой Юлию, свою сестру, которую так любил, одичавшую и вопящую от злости.