Джоани многое бы простила старшей дочери, но напичкать девчушку тазепамом — это уже слишком! Если она не может без Джеспера, пусть будет так. Жанетта может жить с ним, под крылышком у пьяницы-мамаши и в окружении друзей-расистов. Единственный достойный член этой семейки — его сестра Джуни: она, не ропща всю жизнь, возится с матерью. Джоани тоже пришлось всю жизнь возиться с матерью, и она ей сочувствовала. Но теперь Жанетта с головой погрузится в это дерьмо, и Джоани не хочет больше видеть дочь.
Неужели Жанетта настолько глупа, что не понимает: Джеспер всегда будет помнить о ее происхождении. Отец Жанетты — мусульманин, он был неплохим мужиком, но его неуравновешенность достала даже ее, терпеливую Джоани. И его турецкая кровь течет в жилах дочери, хочет она того или нет.
Нет, Джон-Джон прав: пусть они забирают ее, Джоани и так делала для Жанетты все возможное. Ей скоро будет пятнадцать: девочка выросла. Она — эгоистка, и останется такой навсегда. К тому же ревнует этого бедного ребенка, которому нужна всесторонняя помощь. Но такова Жанетта: только я, я, одно чертово я!
Джоани закрыла руками лицо и зарыдала, как никогда в жизни. Всю ночь она находилась во власти предчувствия, что наступает поворотный момент в ее жизни. Рядом с Полом она полагала, что это к лучшему, но сейчас она не была уверена в этом. Казалось, над ее семьей навис рок. Однако ей не хотелось верить в это.
Если бы Жанетта появилась сейчас, она бы разорвала ее на части, поэтому хорошо, что дочери нет. Может быть, Джеспер Коупс и способен на подвиги, но у нее было такое чувство, что парень не стоит и ломаного гроша.
Она продолжала плакать, пока Джон-Джон не накричал на нее. В голосе сына она слышала разочарование и страх, гнева в нем не было.
Когда Джоани теряла душевное равновесие, она была в силах кричать, швырять вещи, даже могла стукнуть кого-нибудь из старших детей. Но беспрестанные рыдания — такого еще не было. И Джон-Джон не знал, что делать. Не имел ни малейшего понятия.
Пол сидел в холле собственного дома и потягивал теплый коньяк, который наливал в бокал из старого хрустального графина. Он оглядывался вокруг. В полумраке холл казался жутковатым. Но он знал, что большинству людей он бы понравился, — жена постаралась на славу. В таком холле хорошо расслабляться. Но он никогда не расслабляется в собственном доме. Он чувствует себя здесь посторонним. Это какое-то наваждение: ведь он строил дом для жены и детей. Но они теперь живут сами по себе. Он платит за все, они улыбаются ему, иногда благодарят — на этом общение заканчивается. Он не больше знает о своих девочках, чем о них знают посторонние.
Сейчас они опять за городом. Они часто там бывают, и Пол не возражает. Он понимает, что должен возражать, но… Он не знает, о чем говорить с дочками, когда они рядом. В прошлом он приезжал к ним на уик-энды; теперь он не беспокоит их, лишь время от времени разговаривает по телефону. И это нормально — ведь им постоянно что-то нужно. Он знал, что за глаза дочери называют его «наш кошелек», и однажды это вызвало у него улыбку. А теперь вот не вызывает. Кошелек, набитый деньгами, — это неплохо, но в лоне семьи хотелось быть просто отцом.
Пол вспомнил квартиру Джоани и сравнил ее со своими хоромами. Его дом был стерильным, неживым. Здесь он ощущал себя пассажиром переполненного лифта, а ведь он купил этот дом, причем купил за приличную сумму.
Пол налил себе еще коньяку и включил одну из ламп. Холл сразу преобразился, и ему вдруг пришло в голову залить дом светом. Он прошелся по комнате, щелкая выключателями.
— Прямо хоть сейчас устраивай вечеринку!
Впервые с момента покупки дом приобрел привлекательный вид. Удовлетворенный, Пол залпом осушил стакан. Коньяк теплой волной побежал по пищеводу.
Он подумал, как отнеслась бы к его дому Джоани. Дом ей бы очень понравился, он не сомневался в этом. Но он подумал, как бы она прореагировала, если бы он сказал ей, что в действительности предпочитает бывать в ее квартире с ее дурацкой коллекцией принадлежностей для устройства званых обедов и с ее шумными детьми, которые, хотя и сорванцы, но похожи на мать: что есть, то есть.
Он жалел, что так рано покинул ее. Он собирался пойти в клуб, которым владеет его приятель в Кингс-кросс, но в последний момент передумал. Он теперь хотел, чтобы она была здесь, и они могли бы посмеяться и вспомнить былые времена.
Это прямо какое-то безумие: у него есть все, о чем только можно мечтать, его знают в лицо все без исключения, в его распоряжении лучшие места в ресторанах, лучшие девушки, в конце концов, а он проводит время в обществе проститутки, зачавшей троих детей от разных мужчин, продающей свое тело первому встречному…
Он почувствовал, как глаза обожгли слезы.
И что же это за жизнь, когда Джон-Джон значит для него больше, чем собственные дочери? Да будь у него сын — он бы несомненно вырос таким же эгоистом, как и девчонки! Сильвия позаботилась бы об этом. Он никогда не любил жену и теперь расплачивался за это — одиночеством, равнодушием со стороны детей.
Пол вздохнул.
А действительно, за что его любить. За то, что он наживается на проституции? Порядочные люди не подадут ему руки… Раньше он плевать хотел на такие мелочи, но теперь ему было больно. И эта боль была сильнее физической.
Пол опустил голову на ручку кресла и несколько раз позвал:
— Джоани…
— Вчера вечером там что-то происходило, это точно.
Джозеф равнодушно слушал болтовню сына, радуясь тому, что сегодня последний день его пребывания здесь и, соответственно, последнее слушание нескончаемой саги сына о его друзьях Бруерах.
Было, конечно, неприятно, что из-за них Джозеф не мог более делать и говорить, что хочет. Его саркастические нападки на сына сократились, так как Джон-Джон Бруер может задать ему жару, если он обидит их няньку. Джозефу не терпелось уехать, и сын не мог дождаться, когда отец уедет. У каждого были свои планы, и каждый знал о планах другого.
Но они заключили перемирие, и пока что оно оставалось в силе.
— Эта Жанетта такая неумеха; ты, папа, понимаешь, что я имею в виду? От нее одни неприятности.
— Ты поосторожней с этой девочкой… Помнишь последние неприятности? — Джозеф остановил болтовню Томми, услышав его планы в отношении Киры.
Сын в ответ уставился на него немигающим взглядом, который имел с детских лет. Это нервировало Джозефа, так как создавалось впечатление, что перед ним пустой сосуд.
Затем Томми зашевелился, подошел к отцу и, взглянув ему в лицо, спокойно проговорил:
— Похоже, ты помнишь это намного лучше меня. Но ты не учел одного: у нас с Кирой особые отношения. Я люблю ее, по-настоящему люблю. И не в плохом смысле. Ту любовь оставляю на совести извращенцев.
— Ты не знаешь, что такое любовь.
Томми ухмыльнулся.