* * *
— Алло, это Петербург? Квартира Петровых?
— Да.
— Мария Сергеевна?
— Да, я вас слушаю!
— Хорошо, что я дозвонился. Раз двадцать уже пытался.
— Да, у нас то есть связь, то нет, никогда и не знаешь. А кто это?
— Меня зовут Алексей Сергеевич. Я звоню по поводу вашего мужа…
— О господи! Миша! Что с Мишей?!
— Успокойтесь, Мария Сергеевна, ничего пока не случилось. Во всяком случае, я об этом пока не знаю.
— Что?!
— Успокойтесь, я прошу вас! Вы будете меня слушать?
— Да!.. Да, я слушаю! Что произошло?
— Михаил Михайлович ведь вчера улетел?
— Да, только вчера!
— Вы попрощались?
— Да, а почему вы…
Голос в трубке уже изменился: из спокойно-участливого он стал надменным.
— Не перебивайте меня. Просто отвечайте, когда вас спрашивают. Вы в курсе, что с точки зрения международного права ваш муж является военным преступником?
— Что?!
На этот раз спросивший не оборвал начавшую всхлипывать, но не бросившую трубку женщину.
— Объясняю. Подполковник Михаил Михайлович Петров, занимающий должность заместителя командира 1-го бомбардировочного инструкторского авиаполка, окончил Краснодарское ВВАУЛ сами знаете в каком году. Советская армия объявлена преступной организацией. Соответственно, все офицеры Советской армии рассматриваются теперь как военные преступники, ваш муж не исключение. У вас с подполковником Петровым двое детей и вы живете вместе уже сколько лет, двадцать пять?
— Да, двадцать пять в этом году…
— Бросьте рыдать! Слушайте внимательно или записывайте, если хотите. Двадцать пять лет — большой срок, поэтому он вам позвонит обязательно, как только найдет для этого возможность. Вот тогда передадите ему: его будут судить. Причем просто и прямо, потому что и сама ситуация проста и очевидна и не требует каких-то юридических занудств. Он сгниет в лагере, если не сделает, как я сейчас скажу. У него есть шанс получить иммунитет, так называемый «вэйвер», и не подпасть под эту статью. Все подпадут, а он нет, ясно вам это? Если да, то запоминайте или записывайте, как я и сказал…
— Кто вы такой?..
— Заткнись, сука советская! Тебе тоже есть что припомнить! Хочешь, чтобы он в лагере умер? Чтобы его забили насмерть? Военные преступники получат по полной, тут тебе не Красный Крест! Раньше надо было рыдать, когда выходила за военного! Ты слышишь меня?
— Я слышу.
Голос женщины тоже изменился — она явно взяла себя в руки.
— Тогда вот что…
— Не «вот что».
— Что? Связь чертова… Петров должен отойти в сторону. Просто отойти. Если хочет, обострение язвы может сыграть, это ничего ему не стоит. Уже за одно это его случай может рассматриваться особо, не в общем порядке. Если же он оставит на земле полк, каким бы способом он этого ни добился…
— Хрен тебе.
— Что-что?
— Хрен тебе, падаль. Не будет тебе никакого Миши. Ты знаешь, на чем он летает, а?
— Ты что, с ума сошла, Машенька? От горя и страха, а? Забыла, как голосила, когда я его имя назвал минуту назад? Ты кем себя возомнила, сучка? Ты понимаешь, что с вами будет: с ним, с тобой, с девками?..
— Я никем себя не возомнила. Я жена подполковника Петрова. А таких, как ты, еще будут вешать по площадям. Как до 60-х вешали в том Советском Союзе, от которого тебя корежит до сих пор. Мой муж и его ребята вам всем еще покажут, а коли его собьют, так он как мужик умрет, а не как собака брехливая.
— Вот сейчас вышибем тебе двери, сука, — запоешь у нас, — прошипел уже почти неузнаваемый голос в трубке.
— Приходи, не пожалеешь.
Она нажала кнопку, разорвав соединение. Боясь, что сорвется, заплачет снова. Вышла в соседнюю комнату. Младшая дочка сидела на кровати, молча и тихо, как мышка. Огромные карие глаза, не мигая, смотрели на мать с бледного лица. Она была старшекурсницей химфака «большого университета», умная, спортивная и веселая девушка, но сейчас она прижимала к себе старого плюшевого кота, зарываясь в пыльную ткань подбородком и глубоко и мерно дыша. Это напугало женщину больше, чем исчезнувший за спиной чужой голос.
— Все слышала? — негромко спросила она.
— Только то, что ты отвечала.
— С отцом все в порядке пока, я уверена. Но какая же гнида… Ведь наш же, русский… Не откуда-то звонил, изнутри. И год выпуска знает, и год свадьбы… Сколько же они готовили это, а?
Не добившись от дочки никакой реакции и решив еще минуточку подождать, она вышла из комнаты в прихожую, на цыпочках подошла к двери и передвинула «собачку» замка вниз, на блокиратор. Потом пошла обратно в гостиную и залезла с ногами на диван, дотянувшись до висевшего на самом верху настенного ковра ножа в ножнах. Даже не ножа, а настоящего кинжала с Кавказа. Муж любил рассказывать гостям, что это военный трофей с 2008 года, но это было простительным мелким враньем — он сам купил этот кинжал еще в 90-х. Обычная туристическая поделка, украшение, но не дешевка. И с длинным острым лезвием. Она не верила в угрозы позвонившего ей издалека врага, но береженого Бог бережет.
Снова вернулась в комнату дочери, тихо присела рядом, покосившись на затертую еще в детстве игрушку: кота серого цвета, в рубашечке и галстуке. Оказывается, дочка его не выкинула, прятала где-то.
— Что думаешь делать?
— Не знаю, — глухо ответила дочка. — Просто не знаю. Если бы в медицинский тогда поступила, было бы ясно. А так… Химик-технолог текстильной промышленности… Краски… Кому это нужно будет теперь?
— Ты думаешь, всей нашей жизни конец? — также негромко спросила мать.
— Думаю, что да. Что он обещал, этот человек?..
— Я и не спросила. Да только и догадаться можно. Освобождение от объявления военным преступником. Доллары. Жизнь.
Дочь усмехнулась с такой мимикой, которая подошла бы взрослой женщине, не девушке.
— Отец бы еще веселее ему ответил. Но и ты молодец.
— Было бы чем гордиться, — вздохнула женщина. — Чтоб он их там всех, сволочей, к ногтю прижал… А сам живой остался…
— Нет шансов, мама. Всех собьют, и папу собьют. Нас в сарай загонят, бензином обольют…
— Ты что такое говоришь, доча? — в ужасе спросила мать, развернувшись к дочке всем телом, обняв ее большими руками вместе с ее котом. — Ты что? Может, обойдется еще! Папа у нас не такой, чтобы дать себя голыми руками взять. Он знаешь у нас какой?.. И какой сарай, с чего это тебе в голову пришло?
— Не голыми руками, мама. Не голыми… А будет все равно так, я знаю. Чувствую.