— Да. С тех пор как объявили о денежной реформе, люди кинулись за товарами. Все боятся инфляции. Я знаю людей, которые тащат домой все подряд. Не стоит забывать, что многие владельцы магазинов предпочли заранее копить на складе товар, чтобы потом продать его по твердой цене. Цены подскочили. Люди беспокоятся насчет русских, боятся их реакции на частное предпринимательство.
Хоффнер поморщился, предлагая клиенту сигарету.
— Что касается меня, то я очень сомневаюсь в том, что русские воспримут это спокойно. Ситуация стала непредсказуемой в последнее время. Президент Трумэн, к которому относятся как к недалекому торговцу подержанными галстуками, понял, что русские обвели Рузвельта вокруг пальца, преуменьшив свое желание прибрать к рукам европейскую экономику. Чтобы противостоять коммунистам, Европе, и в особенности Германии, необходима экономическая, финансовая и военная помощь. С момента принятия плана Маршалла русские не перестают кричать об угрозе американского империализма. То, что они уже подмяли под себя Чехословакию, — это очень плохое предзнаменование. Соколовский [31] начал хлопать дверью Совета союзного контроля, возникла неразбериха на контрольных пограничных постах. Русские хотят единой Германии, чтобы тянуть из нее репарации только для себя, а американцы и англичане этого не хотят.
— Они хотят, чтобы западные союзники покинули Берлин, но я верю в генерала Клея, — сказал Феликс с горящими глазами. — Он знает, что поставлено на карту. Так как он имеет поддержку среди вашингтонских политиков, ничего с нами не случится.
Хоффнер подумал о последовательности американского военного управления. В начале апреля, когда русские стали препятствовать свободному движению поездов и судов между Берлином и Западной Европой, по приказу Клея в течение двух дней продолжали обеспечивать американский гарнизон по воздуху. Когда стали поговаривать о начале эвакуации жен и детей военных, обслуживающего персонала, генерал резко воспротивился подобной идее. Упрямство этого человека с узким лицом и серыми глазами было всем известно: он не хотел сеять панику, не желал показывать коммунистам слабость, создавая у них уверенность в том, что союзники готовы отдать Берлин в их полное распоряжение. Эти двое, несмотря на разницу в возрасте, разные национальности, были похожи.
— Вы так молоды и такой оптимист! — сказал адвокат. — Дай Бог, чтобы вы оказались правы. Один американский журналист писал о новой форме войны, холодной войны, и мы здесь все в центре циклона, в сердце их территории. Русским не нравится разделение на четыре оккупационных зоны. Не желая довольствоваться одной четвертой, они требуют, чтобы союзники ушли из Берлина. И я не уверен, что американцы вместе с англичанами захотят из-за нас ввязываться в конфликт с русскими.
— Сегодня вечером мы узнаем больше. Должны объявить о новой денежной реформе. Интересно, что там американцы выдумали.
— А также узнаем, как отреагировали русские на все это, — добавил, поднимаясь, Хоффнер. — Хорошо, господин Селигзон, что касается наших дел, то будем ждать и надеяться.
— Скажите, вам удалось узнать имя претендента на универмаг, того, кто прячется за этим анонимным обществом?
Что-то заставило Хоффнера поколебаться. Позже адвокат спросит себя, откуда у него взялось это странное предчувствие? В первый раз он ощутил желание морально поддержать своего клиента. Феликс Селигзон был в возрасте его сына, погибшего в России, под Сталинградом.
— Речь идет о человеке, который теперь живет под Мюнхеном. Неком Курте Айзеншахте.
Феликс побледнел.
— Вы удивлены? Вы знаете этого человека?
— Нет, — прошептал тот, стараясь успокоиться. — К счастью, нет. Но его имя мне, увы, давно знакомо.
Пожав руку проводившему его до дверей адвокату, Феликс, держась за перила, спустился по лестнице. Курт Айзеншахт. Зять Макса. Ему не верилось. Почему Макс ему ничего не сказал? И тетя Ксения? Как они могли забыть об этом? Он ощутил горький привкус во рту. От него скрыли правду. Люди, которые пытались его защитить. Но почему?
Было около шести часов вечера. Из окна квартиры Макса Линн Николсон смотрела на людей, которые бежали через площадь. Магазины закрылись несколько часов назад. Известные своей хладнокровностью берлинцы вот уже который день были охвачены тревогой.
— Им страшно, — сказала она.
— И они, без сомнения, правы.
Макс повернул ручку громкости радиоприемника. Напряженный голос комментатора наполнил комнату. Многие жители проводили время, сгрудившись возле радиоточек. Весь Берлин, казалось, затаил дыхание. Последствия денежной реформы были для них более драматичными, чем для немцев в Западной Германии, которые избежали судьбы находиться между двумя огнями.
— Первый закон, касающийся немецкой денежной реформы, разработанный совместно военными правительствами Соединенных Штатов, Великобритании и Франции, вступил в силу 20 июня. Обменный курс старой и новой валюты составляет десять к одному. Новая денежная единица получила название Deutsche Mark [32] .
Ногти Макса скребли край стола. Он тоже нервничал, в первый раз отчетливо осознавая, что он, да и весь Западный Берлин — лишь крохотная песчинка посреди огромного красного моря, над которым реяло знамя с серпом и молотом. Комментатор между тем продолжал:
— Новая денежная реформа пока не коснется западной части Берлина. До тех пор пока не будет определен ее статус, там остается в обращении старая денежная единица…
Макс выключил радио. Они долго сидели молча.
— И что теперь? — спросила Линн, садясь.
— Я опасаюсь наихудшего. Русские никогда не допустят, чтобы союзники реформировали экономическую и социальную сферы Берлина.
— Начинается новая эпоха. Комендатура не работает с тех пор, как американцы и русские не смогли прийти к соглашению. Елизаров ясно выразился: если союзники не откажутся от своих германских проектов, то русские сделают все, чтобы они убрались из этой страны.
— А мы останемся заложниками, — проворчал он.
Линн пригладила волосы. Она всегда так делала, когда была очень встревожена. На ее лбу образовались морщинки, делая ее старше. Макс представил, какой она будет, когда ей исполнится тридцать лет. Наверное, у нее всегда будет стройная фигура, тонкие черты строгого лица, почти надменного. И такая же легкая загадочная улыбка, не исчезающая даже тогда, когда они занимались любовью.
— Тебе лучше вернуться в Англию, — сказал он. — Один Господь знает, что может произойти. Некоторые уже складывают вещи. Нас более двух миллионов в трех западных секторах, а солдат, способных нас защитить, только шесть с половиной тысяч. Русских военных в три раза больше. Это только в их секторе. А если еще добавить триста тысяч человек в Восточной Германии… Это очень опасная ситуация.