Тот смущенно засмеялся:
– Я теперь, как привязанный.
«Знают, понятное дело – знают, непонятно только – зачем? Зачем я им нужен?»
Это был вопрос, на который ты не знал ответа, но и не собирался его узнавать.
– Мне нужно в туалет, – спокойно, но требовательно проговорил ты.
– Так вы по-большому? – Как всех детей, этого крупного и страшного ребенка живо интересовали проблемы естественных человеческих отправлений.
– По самому, – усмехнулся ты.
– По самому, – понимающе кивнул Ванюшка.
– По самому, – повторил ты, мгновенно поняв, что должен дальше делать, но не зная как.
– Бумажку возьмите, – участливо проговорил он.
Твой взгляд наткнулся на Большой атеистический словарь, который был у тебя под мышкой, – сам не заметил, как его с собой захватил.
– Бумажка со мной.
Во время сна он лежал у тебя на груди и давил, как крышка.
Ванюшка нерешительно засмеялся.
– Ты чего? – спросил ты.
– Интеллигенты без книги в туалет не ходят? – громче засмеялся белый негр.
Ты вновь усмехнулся.
Странно, но ненужная, никчемная книга эта придавала тебе силы, поддерживала и даже как будто уравновешивала, помогая сохранить вертикальное положение.
– Дай фонарь, – потребовал ты у входа в маленькую дощатую наскоро сколоченную уборную.
Ванюшка медлил, растерянно глядя на фонарик в своей руке.
– Хочешь, чтоб я там провалился ко всем чертям? – зло подстегнул ты его, сам себя не узнавая и списывая все на похмельное состояние.
Войдя в глухое пространство нужника, ты осветил грязные стены, ступеньку, очко и глянул вниз… Выскользнув из руки и недовольно чавкнув, фонарь беззвучно пропал в последнем людском непотребстве и там продолжая светить. Ты растерялся, но тут же обрадовался и, открыв скрипучую дверь, вышел из темноты в темноту.
Белый негр был виден даже в этой русской египетской тьме. Было в нем что-то фосфоресцирующее.
– А фонарик где? – спросил он испуганно.
– Упал, – ответил ты равнодушно.
– Куда?
– Туда, – ответил ты, стараясь, чтобы ответ звучал еще более равнодушно, но сквозь напускное равнодушие сам по себе стал пробиваться смех.
(И что за дурацкая привычка – смеяться, когда смеяться нельзя.)
Ты отворачивался, смотрел в сторону, сдерживая себя.
– Вы чего? – обиженно заныл Ванюшка.
Но это было и вправду смешно. Вспомнился Маяковский: «Светить всегда, светить везде, до дней последних донца!» Да, донца, вот именно, до донца…
– Да вы чего? – обиженно и возмущенно завопил белый негр и кинулся в уборную.
И поняв, что надо бежать, ты побежал – опять побежал, в который раз своего пребывания в бегах побежал, все же, видимо, пребывая в бегах не бегать нельзя.
Когда начались могилы (а начались они довольно скоро), бежать стало гораздо труднее, и дело даже не в звездах и крестах, их ты как раз различал во тьме, потому что, как ни крути, тьма была все-таки больше русская, чем египетская, а вот оградки были не видны совсем, – вне зависимости от звезд и крестов, кладбище было русским, а русское кладбище – это прежде всего оградка. По сути своей не стяжатель, а если и стяжатель, то довольно-таки бестолковый, из-за обилия земли вокруг русский человек относится к ней наплевательски, но очень трепетно относится он к последнему своему уделу, руками родственников тщательно огораживая его и как бы говоря оттуда: «Мучили меня всю жизнь, обижали, притесняли, а теперь дайте мне на своих огороженных законных двух квадратных метрах в покое полежать».
Ты упал раз пять, споткнувшись об эти чёртовы оградки, и довольно опасно упал, прежде чем услышал гортанный тарзаний крик.
– Десять тысяч у. е.!
Ты понял смысл услышанного только со второго или третьего раза.
– Десять тысяч у. е.! Сто тысяч у. е.! Миллион у. е.!
«О чем он, что он имеет в виду?» – думал ты.
Он вдруг образовался в темноте среди чернеющих звезд и крестов – фосфоресцирующий белый негр с белой дубинкой в руке.
– Дядя Женя! Где вы, дядя Женя? Я убью вас, дядя Женя! – жалобным плачущим голосом повторял он, топчась на месте и глядя по сторонам.
Видимо, от падений алкоголь взболтался внутри, и тебя сильно замутило. Сидя на корточках за небольшим бетонным надгробием, ты тяжело дышал, стараясь не дышать.
Он подошел ближе, остановился, тоже тяжело дыша, и замер, задержав дыхание.
– Дядя Женя, вы здесь? Вы меня слышите? Дядя Женя, меня Смерть убьет… – тянул он детским плаксивым тоном, жалуясь тебе на тебя же. – Дядя Женя, ну дядя Женя…
В какое-то мгновение тебе стало даже жалко этого странного и страшного дурака, но ты продолжал сидеть неподвижно и не дыша.
– Папа сказал, что вы для меня бог, но разве бог так поступает? А разве интеллигентный человек так поступает? – продолжил давить на жалость Ванюшка, и, почувствовав это, ты перестал его жалеть.
Он замолк и замер, прислушиваясь.
Вспомнилось: «Минута тишины для жертв землетрясения» – ты был жертвой личного житейского землетрясения, но в минуте тишины сейчас не нуждался.
Где-то далеко взлаяли и завыли собаки.
– Дядя Женя, – испуганно ныл, гортанно причитал Ванюшка. – Папа все мне про тебя рассказал… Кем ты был и кем стал… «Ветеринар», «Лифтер», все такое… Маньяк, одним словом… Тебя все равно посадят, опустят и убьют на зоне, так пусть хоть кому-нибудь хорошо будет. Папа сказал, за тебя много денег дадут. Сперва десять тысяч у. е. обещают, а потом, может, и до ста дойти. Представляете, дядя Женя? Я куплю себе белую бэху, белый костюм «найк», и меня будут любить белые женщины. Меня не любят не потому, что я негр, а потому, что у меня денег нет. А за деньги всякого полюбят, я не таких видал, на похороны приезжают. Такие уроды, а с ними такие белые женщины…
Дядя Женя, ну вы же интеллигентный человек, дядя Женя, ну что вам, жалко, что ли?
«Жалко», – зло подумал в ответ интеллигентный человек.
Ванюшка замолчал, не дыша и прислушиваясь, и ты вновь перестал дышать, и вновь взвыли где-то уже недалеко собаки.
– Чтоб они тебя здесь сожрали! – сердито пробурчал Ванюшка и вдруг вскрикнул, взвизгнул, зарычал, и ты услышал, как бейсбольная бита ударилась по соседнему надгробию и сокрушила его: хр-рясь!
– Или я, или бог! – услышал ты гортанный крик Тарзана и следом за ним звук удара.
Чпок!
Русский негр молотил без разбора по земле, оградам и надгробиям, по звездам и крестам, и страшные те удары приближались – хрясь! чпок! бум! бум! бум!