– Так бога же нет! – насмешливо, нетерпеливо и возмущенно воскликнул, вскакивая, Толик.
– Есть! – тоже вскакивая и обратив к нему лицо, не согласилась старуха.
– Нет!
– Есть!
– Нет!
– Есть!
В этом главном на все времена человеческом вопросе каждый в семье Куставиновых настаивал на своем все более громко и страстно, как будто это только их личный куставиновский вопрос, и от того, как он будет решен, зависит жизнь и благополучие не только их семьи, но и ближайших родственников и соседей.
– Тихо, Куставиновы! – хлопнув ладонью по столу, оборвала крик Галина и, смущенно глянув на тебя, проворчал: – Разорались тут…
Старуха с сыном разом замолкли и засмеялись, и с ними засмеялся, мотая головой, старик.
Галина вновь глянула на тебя и виновато и ободряюще улыбнулась.
– Говорят, бога не видел никто никогда, потому его и нет… – заговорила Анна Ивановна тихо и примирительно, вновь повернув свое невидящее лицо к сыну. – Мы с твоим отцом неба никогда не видели, а знаем, что оно есть. И какое оно знаем…
– Так это мы вам сказали! И рассказали… – засмеялся Толик, бросая на тебя осторожный взгляд, не понимая, на чьей ты стороне.
– Нет, сынок, мы это и до вас знали. Правда, Глеб?
Старик кивнул и продолжил сидеть, опустив голову.
Сделалось тихо.
– Так вот, я Богу молилась, и Евгень Алексеича выпустили, – продолжала объяснять Анна Ивановна.
– Да не выпустили его! – засмеялся Толик, удивляясь очевидной материнской глупости.
– Сбежал? – поднял голову Глеб Григорьевич.
– И не сбежал! Его Найденыш обкуренный прогнал, правильно? Мне Хохол все рассказал, мы с ним в одном сарае у Лом-али в плену сидели… Хохол гад, но Найденыш еще больше гад… Он Хохла вырубил рукояткой пистолета в лоб, а когда очнулся и увидел, что вас нет, – Толик обращался сейчас только к тебе, – и понял, что за это им будет, тем же макаром Лёху вырубил. А Найденов, главный гад, эти удары вам потом приписал… И пистолеты… А срочник, салага, молчит… Да никому там правда не нужна, им всем он один нужен! – проорав это, Толик указал взглядом на тебя и даже пальцем в твою сторону ткнул.
Стало тихо. Все смотрели на тебя, и от неловкости ты опустил глаза.
– А сегодня целый день вот как молилась, – словно не услышав, все больше воодушевляясь, продолжала Анна Ивановна: – «Боженька, будь добренький, помоги нашим ребяткам Евгень Алексеича Золоторотова найтить».
– Найтить, – передразнил Толик и засмеялся.
– Иной раз досада брала: «Ну что тебе, жалко?» – говорю, – продолжала старуха. – Ты только, говорю, помоги, а остальное мы все сами исделаем, придумаем тут чего-нибудь…
– Одна помолилась, а другая нашла, – снисходительно и насмешливо подытожил Толик.
– Нашла, – глядя на брата, с упреком в голосе проговорила Галина, держа перед собой пирог с картошкой.
– Нашли, – продолжая спорить с сыном, повторила старуха.
– Нашли, – согласился с ней старик.
В дверь длинно позвонили.
– Настька! – первым отозвался Толик.
– Настя, к пирогу как раз, – улыбнулась Галина.
– Настена, – прогудел Глеб Григорьевич.
– Настюшка, сердечко наше, – всплеснула руками Анна Ивановна.
Ты повернул голову к двери и увидел, что в комнату входит милиционер.
– А что это у вас дверь открыта? – спросил он и что-то еще сказал, но ты уже не слышал…
6
…Когда в детстве я лежал в больнице после операции по удалению гланд, ночью у меня открылось горловое кровотечение, и, боясь потревожить спящих – стесняясь, лежал неподвижно и глотал собственную кровь, пока не стошнило кровью же, и уже не мог ее больше глотать, а она все шла и шла, выползая изо рта на подбородок и грудь, напитывая подушку и простыню, а я все лежал, стесняясь…
Потом, когда сделали еще одну операцию, я очнулся после наркоза и увидел маму…
Она сидела рядом с кроватью на стуле и молча плакала, никогда – ни до, ни после я не видел маму плачущей, но не мог сказать ей, чтоб не плакала, и не от слабости и сонливости, а от удивления, от тихого удивления – почувствовал вдруг, показалось, да нет, не показалось, а, можно сказать, увидел, со стороны увидел: ножки кровати, на которой я лежал, и ножки стула, на котором она сидела, были длинные-предлинные, высокие-превысокие – может быть, десять метров, может, сто, а может, тысяча, говоря детским языком – до неба…
Мы с мамой были на небе, и там было тихо, легко, покойно.
Она была молодая, красивая и улыбалась, пряча слезы.
– Мама! – сказал ты и, удивившись этому произнесенному тобой слову, открыл глаза.
В крошечной незнакомой комнатке было сумрачно, сквозь закрытую дверь пробивались голоса: один, мужской, стариковский, напоминавший ровное гуденье шмеля, другой – женский, старушечий, походивший на нервное стрекотание швейной машинки.
– Это ж надо так человека запугать, чтобы он от одного вида погон милицейских сознания лишился. Эх, Россия, Россия…
– Да при чем тут Россия, Глеб, Россия тут ни при чем, просто устал человек, измучился, настрадался… Да и оголодал там небось. Он даже чашки чаю не выпил, вот и бухнулся…
– Да тише вы!
Дверь приоткрылась, и в комнату осторожно вошла Галина Глебовна.
Встретившись с тобой глазами, она впервые не отвела взгляд и смотрела ласково, заботливо…
– Проснулись?
– А я спал?
– Спали.
– Как-то неожиданно заснул… – попытался пошутить ты, но получилось неважно. – Вообще-то со мной такого никогда еще не было.
– Вы просто устали. Очень устали… Но при этом были напряжены, очень… Я сделала вам два укола – пять кубиков спазгана и столько же но-шпы.
– Уколы? – удивился и растерялся ты и потянулся рукой к пояснице.
– В руку, – торопливо объяснила Галина Глебовна и, покраснев вдруг, прибавила, глядя в сторону: – А Толька вас раздевал.
– Вы разве медик?
– Была недолго. Я после восьмого класса в медучилище пошла…
– Ох, Евгень Лексеич, она у нас на все руки! – В приоткрытой двери появилась любопытствующая физиономия Анны Ивановны, за ней нарисовался Глеб Григорьевич.
– Мы еще не заболеем, а она уже лечит, – продолжила старуха. – И уколы, и таблетки, и банки, и горчичники… «Да я не хочу!» – «Нет, ложись»…
– Если б не она, мы б давно уже… – подтвердил и развил женину мысль старик, а старуха ее закончила:
– На тот свет отправились бы!
– Хватит вам, – нахмурилась Галина Глебовна, и в голосе ее вновь возникла привычная строгость. – Будете вставать? – спросила она и прибавила: – Я там ужин приготовила.