– А шрам-то у вас с левой стороны… – сообщила старуха.
– С левой, – не сразу ответил ты, так как не сразу понял, о чем идет речь.
– А написали – с правой…
– Написали – с правой, – согласился ты.
– Галька вас по шраму узнала?
– Что? – ты спросил не потому, что не услышал вопрос, а потому, что не знал, как на него ответить.
– Гальк, ты Евгень Лексеича по шраму узнала? – обратилась она к дочери, которая в тот момент вынимала из серванта праздничные чайные чашки.
– Ты уж на всех сразу ставь, – предложил дочери старик. – И на Толика, и на Настьку, да и Гарик, может, придет.
Галина Глебовна нервно повела плечами, не зная, кому отвечать, и, взяв себя в руки, ответила матери тоном, каким дочери, вне зависимости от возраста, часто разговаривают со своими матерями, чтобы те не доставали ненужными вопросами:
– По шраму, по шраму…
Но старуха продолжала допытываться, недоумевая.
– Так он же справа…
– Справа, – с громким стуком поставив чашки на стол, Галина стремительно вышла и не закрыла – захлопнула за собой дверь.
Старуха вздрогнула, вздохнула и, понимающе кивнув, сообщила шепотом:
– Перенервничала… «Как я его найду, а если найду, что ему скажу?» Переволновалась…
– Переволнуешься – иголку в стоге сена найти, – старым с обтрепанными крыльями шмелем прогудел старик и покивал, соглашаясь с собственными словами.
– А мы вас большим представляли… Очень даже большим… Потому, разве маленький может такое вынести, такую напраслину? Не-ет… Вот я про себя скажу – я бы умерла! Сразу!
– И я тоже, – поддержал жену Глеб Григорьевич, но, не слыша его, Анна Ивановна продолжала:
– Вот, например, меня на фабрике игрушек обвинили, что я кошелек в раздевалке у одной украла. Так я от обиды чуть не умерла, хорошо, что нашелся. Пришла эта Клавка: «Прости, Ань…» А если б не пришла… Нет, умерла бы. Это самая последняя и страшная обида, когда напраслина на человека сваливается!
– А вы ей… простили? – спросил ты осторожно.
– Простила не простила – не помню уже… Да простила, конечно, как не простить, – не пожелала вспоминать о таких пустяках Анна Ивановна и вновь переключилась на тебя: – А какая же на вас напраслина навалилась?! И вы все это вытерпели… – Она задумалась, вспоминая, и, прижав к своему виску указательный палец, продолжила рассказывать тебе о тебе: – А жилка тут-тук-тук, тук-тук, тук-тук… Маленький, а сердце большое… Нелегко с таким сердцем жить – напряжение в жилах сильное…
– И правильно сделал, что сбежал! – неожиданно громко проговорил старик, вскинувшись вдруг всем телом и резанув рукой воздух.
– Да не сбежал он, Глеб! – Старуха замахала в ответ обеими руками. – Не сбежал. Опять ты ничего не понял.
– Я бы тоже сбежал! – продолжал гнуть свою линию старик.
Старуха засмеялась:
– Да куда б ты сбежал, слепошарый! – От смеха очки сползали на кончик носа, и она тут же их поправляла, берясь за дужки обеими руками. – Замолчи уже… Лучше давай про себя расскажем, а то мы про Евгень Лексеича все знаем, а он про нас ничего… Ну вот… – громко вздохнув, без паузы и подготовки заговорила старуха, роняя сцепленные ладони на подол байкового халата, готовая начать рассказывать о своей бесконечно долгой и невыносимо трудно прожитой жизни.
Старик тоже вздохнул и опустил голову.
– А детишек, Евгень Алексеич, у нас четверо, – начала свой рассказ Анна Ивановна. – Мы когда с ним… – она толкнула мужа плечом в плечо, и тот заметно качнулся и вновь замер, слушая или скорей тоже рассказывая, но – безмолвно. – Когда мы на всероссийском съезде общества слепых познакомились и сошлись, первым делом решили сделать себе глаза. И сделали! – Она сказала: «Исделали». – Васеньку сыночка, и правда, глазастый был, прозрели с ним, можно сказать.
– Убили его, – неожиданно сообщил старик.
– Знаю без тебя, не забегай наперед, – одернула его старуха и, обратившись уже к тебе, продолжила: – В Афганистане убили, да… Привезли, сюда вот, где вы сидите, железный гроб поставили на табуретки…
– Закрытый, – напомнил старик.
– Я и говорю – закрытый! А нам что закрытый, что незакрытый, мы не видим… Зато чуем хорошо… Там в том закрытом гробу, Евгень Алексеич, этот, как его… Ну как его, Глеб?
– Клапан, – с важным видом подсказал старик.
– Да, клапан, вот… Дух выпускает, какой там скапливается… А ведь это сыночек наш, дух-то родной… Он, клапан-то этот, дух выпускает, а мы – бух! и лежим…
Он – дух, мы – бух!
Бух один, бух другой…
По щекам побьют, нашатыря напихают, мы постоим и опять – бух…
Казалось, вспоминая такое, старуха должна была заплакать, но, странное дело, она улыбалась, а старик кивал, молча и бесстрастно подтверждая сказанное женой.
– Так мы опять без глаз остались, правда, к тому времени у нас и Галька, и Толька были, только Настьки не было еще. Ну, Гальку мы делали как ручки, чтоб помогала нам… Так оно и получилось, потому что на все руки она у нас, Галька…
– Галька, – повторил старик имя дочери.
– Что? – услышав свое имя, отозвалась из кухни дочь.
– Ничего, про тебя рассказываем… – засмеялась старуха.
«Галька? Галина? Странно. Совсем не ее имя, – растерянно подумал ты. – А какое имя ей подходит? Наталья? Или Татьяна… И еще, возможно, Регина… Строгое».
– И во-от, Евгень Лексеич, после ручек решили мы сделать ноги… И-и сделали тоже… – Она опять сказала: «Исделали». – Ох, эти ноги! – продолжала свой родительский рассказ Анна Ивановна.
– Ох, эти ноги, – повторил, соглашаясь и мотая сокрушенно головой, Глеб Григорьевич.
– Ох, эти ноги… Дали они нам… Неслух… Нет, вы не подумайте, парень он хороший, но очень уж бойкий.
– Шило в одном месте, – подсказал старик.
– Это точно, – невесело согласилась старуха. – Он от нас втайне в Чечню поехал воевать.
– За брата мстить, – с иронией в голосе и взгляде вставила вошедшая в комнату с чайником Галина. – Где Афганистан, а где Чечня?
– Где Афганистан, а где Чечня эта проклятая? Мы инвалиды первой группы, сын один Родине долг в виде жизни своей отдал. Не положено же второго сына на войну отправлять? – плачущим голосом спросила старуха неведомо кого.
– Нельзя! – мотнул головой старик.
– Так он всех обманул, в военкомате и везде, и нас обманул. И лиха там хватил, и в плену был, и бежал от чеченцев этих проклятых, и медаль получил… Как медаль называется, Глеб?..
– «За боевые заслуги», – отчеканил старик, выпрямляя спину.
– Вот-вот, никак запомнить не могу… Ну вот где он теперь? Давно он звонил, я ему сказала: «Ехай домой, Толик, Галька Евгень Лексеича нашла». Ну вот где он, неслух этот?