9. Освобождение политических узников большевизма и возвращение из тюрем и лагерей на Родину всех, подвергшихся репрессиям за борьбу против большевизма;
10. Восстановление разрушенных во время войны городов и сел за счет государства;
11. Восстановление принадлежащих государству разрушенных в ходе войны фабрик и заводов;
12. Отказ от платежей по кабальным договорам, заключенным Сталиным с англо-американскими капиталистами;
13. Обеспечение прожиточного минимума инвалидам войны и их семьям.
Свято веря, что на основе этих принципов может и должно быть построено счастливое будущее Русского народа, Русский Комитет призывает всех русских людей, находящихся в освобожденных областях и в областях, занятых еще большевистской властью, рабочих, крестьян, интеллигенцию, бойцов, командиров, политработников ОБЪЕДИНЯТЬСЯ ДЛЯ БОРЬБЫ ЗА РОДИНУ, ПРОТИВ ЕЕ ЗЛЕЙШЕГО ВРАГА – БОЛЬШЕВИЗМА.
Русский Комитет объявляет врагами народа Сталина и его клику. Русский Комитет объявляет врагами народа всех, кто идет добровольно на службу в карательные органы большевизма – Особые отделы, НКВД, заградотряды.
Русский Комитет объявляет врагами народа тех, кто уничтожает ценности, принадлежащие Русскому народу.
Долг каждого честного сына своего народа – уничтожать этих врагов народа, толкающих нашу Родину на новые несчастья. Русский Комитет призывает всех русских людей выполнять этот свой долг.
Русский Комитет призывает бойцов и командиров Красной армии, всех русских людей переходить на сторону действующей в союзе с Германией Русской Освободительной Армии. При этом всем перешедшим на сторону борцов против большевизма гарантируется неприкосновенность и жизнь, вне зависимости от их прежней деятельности и занимаемой должности.
Русский Комитет призывает русских людей вставать на борьбу против ненавистного большевизма, создавать партизанские освободительные отряды и повернуть оружие против угнетателей народа – Сталина и его приспешников.
Русские люди! Друзья и братья! Довольно проливать народную кровь! Довольно вдов и сирот! Довольно голода, подневольного труда и мучений в большевистских застенках! Вставайте на борьбу за свободу!
На бой за святое дело нашей Родины! На смертный бой за счастье Русского народа!
Да здравствует почетный мир с Германией, кладущий начало вечному содружеству Немецкого и Русского народов!
Да здравствует Русский народ, равноправный член семьи народов Новой Европы!»
«Слишком примитивно. – Трухин почти брезгливо отложил листки, и багровое зарево заката легло на них дрожащей полосой. – Как грустно, черт возьми, – неужели только такие грубые слова и чувства доходят до русского сердца?»
До вечера Чеховой оставалось еще несколько часов, работать в Рождество было даже неприлично, но Стази все-таки отправилась на работу, сославшись на огромное количество писем перед праздником. Герсдорф пообещал зайти за ней заранее и прогуляться по украшенному Тиргартену прямо до Гранд-отеля, где предполагалась встреча с любимицей Гитлера. Но, конечно, явившись на квартиру, работать она не стала, а села у окна в слепой и томящей надежде, что случится рождественское чудо, и сейчас в падающем снегу пройдет мимо Пергамона своими легкими, размашистыми шагами Федор, и свернет к Шпрее, и неслышно поднимется по узкой лестнице, и распахнется дверь. И синие глаза заслонят небо и землю…
Но, видно, в Германии чудеса иные, никто не пришел, и, чтобы не оставаться в тоскливом ожидании, Стази решила сходить в кино, благо время было, и кинотеатр находился поблизости.
Ходить в кино неожиданно сделалось для Стази привычкой. Она не очень-то жаловала это занятие в Ленинграде: ее раздражала публика, смеющаяся невпопад, плюющаяся семечками и долго торгующаяся из-за «дорогих» пирожных в буфете перед началом сеанса. Киносеансы были модой, а гнаться за модой, как говорила когда-то бабушка маме, порядочной женщине не следует, надо жить, на несколько лет отставая от моды. Конечно, попадались прекрасные фильмы, но основная масса – это вранье про колхозников и занудство про рабочую жизнь, никому, кроме самих пролетариев, не интересную. Стази очень удивилась, когда в годы восторженной дружбы с Германией, будучи еще на первом курсе, попала на закрытый просмотр, где показывали на немецком свежий фильм «Die Knochenmuhlle» [142] . В фильме показывалось все то же стахановское движение – но преувеличенно со знаком минус. Тогда, разумеется, студенты и преподаватели возмущались, клеймили и критиковали фильм за неправдоподобие, фальшь, неграмотность режиссера и антисемитизм, якобы чуждый русским. Но по сути немецкий фильм был гораздо ближе к печальной истине.
Нет, девушке из хорошей семьи пристало посещать театры, а не киношку для простонародья. И мама, и отец одобряли неприязнь дочери к кино, и мама, пользуясь эрмитажным положением, доставала Стази билеты на самые лучшие довоенные постановки. А вот теперь, в Берлине, Стази пристрастилась к кинематографу – пусть и документальному. На экране появлялся огромный земной шар, долго крутившийся под одну и ту же мелодию – «Прелюдию» Листа, и эта мелодия навсегда осталась для Стази мучительной музыкой ее любви. Ах, Wochenschau, meine Wochenschau… [143] В сводке главное место занимали вести с фронтов. И здесь почти не было отличий от советской хроники; как советские оптимистические передачи времен финской войны по радио об «отходе на лучшие стратегические позиции», так и немецкие обозрения бодро талдычили о новых лучших позициях. А следом перечислялись приволжские городки, из которых уходили немцы… Всегда, в каждой сводке непременно показывали русских пленных; чаще издалека. Но иногда и крупным планом, всегда выбирая лица кривые, распухшие, ужасные, как правило, азиатов, в рваных ватниках, совершенных дегенератов. После чего на экране шел тоже непременный титр: «Вот как выглядит русский унтерменш». И Стази, не стесняясь, смеялась над этим идиотизмом, а один раз какой-то пожилой господин в пенсне поднялся, хлопнув сиденьем, и бросил на весь зал: «Как они не думают, что ведь это позор для них, если такие полулюди бьют их!»
А к сводкам Стази прикипела после того, как в день появления Верены она случайно забрела в кинотеатр неподалеку от Гегельхауса. Известие действительно скорее обрадовало Стази, чем огорчило. Что ж, меньше проблем, а дети на войне никому не нужны. Неужели эти женственные немки, рожающие теперь, как сумасшедшие, не понимают, что счастья их детям не видать, ибо война калечит всех, не физически, так морально. И забытое ощущение своей правоты и свободы, бывшее у ней до того страшного дня на Невском, снова поднялось в Стази, давая возможность чувствовать себя независимой, смелой и ничего не ждущей. Всё уже случилось, ей дана любовь, о которой миллионы только мечтают, а остальное безразлично. «И все-таки ты постаралась бы не забывать, милая, как возмутительно легко человек оказывается рабом и заложником своего тела, – одергивала она себя. – Точно так же можно впасть в зависимость от боли, от страха за любимого, черт знает еще из-за чего. Так что не очень-то воспаряй, Станислава!» Но вновь легкое тело и свободная душа плевали на разум.