Но Макс был вынужден его огорчить. Он всегда был одиночкой, а его единственный настоящий друг, отслужив в армии, перебрался в США. Иногда они обменивались электронными письмами.
– Значит, мы можем не приглашать беспокойных гостей и будем дурачиться сами с собой, – сделал вывод Макс и протянул деду сигару.
– Но Мицци все-таки пригласить надо, – сказал старик. – Я давно не видел девочку. Что, собственно, с ней такое творится, чего я не должен знать? Она ведь не промышляет на панели?
– Моя сестра – лесбиянка, – признался Макс и от страха вперемешку со смущением взял первую в своей жизни сигару.
Оба долго сидели молча.
– Ты мне однажды намекал, но я не придал тогда этому значения, не хотел поверить. Что ж, как видно, придется похоронить надежду понянчить правнучка, так как тебе, по моему убеждению, еще рано заводить детей. Но кто бы мог подумать про Мицци такое! В нашей семье такого никогда не было, – покачивая головой, сокрушался старик.
– Возможно, и было, дедушка, но об этом не принято говорить вслух. У папы и сегодня проблемы на этой почве. Он не выносит Ясмин, хотя она отличная девчонка. Может быть, ты как-нибудь поговоришь с ним…
– Почему я? Это не возымеет никакого действия, Харальд меня ненавидит. Кроме того, мужчине иногда лучше держать язык за зубами – si tacuisses и так далее [39] . Не стоит теребить раны. И уж тем более не в моем положении.
Максу стало любопытно. Но он знал, что с дедушкой такие панибратские штучки, как «мне-то ты можешь рассказать», не пройдут.
– Что ты имел в виду, когда говорил «тем более не в моем положении»? Ведь твой конфликт с папой давно в прошлом. Или что-то случилось на войне? – последнюю фразу он произнес осторожно.
Длинная пауза. Оба курили. Макс закашлялся.
Наконец старик шепотом начал рассказывать:
– Я убил своего товарища.
Фигуры деда и внука тонули в плотном чаду. Макс открыл балконную дверь. Снаружи светило солнце, плодовые деревья вот-вот должны были зацвести, весело чирикали птички.
С печалью в голосе старик поведал, как он с еще одним солдатом лежали в траншее, оба были ранены, еще трое взывали о помощи. Вскоре они услышали взрывы; все были уверены, что они накрыли спешивших к ним санитаров.
– Моя рана была не опасная для жизни, но ходить я не мог. У моего товарища, напротив, ранение было серьезным, и он ревел от боли. Он потребовал, чтобы я пристрелил сначала его, а потом себя, поскольку нас, похоже, никто больше не собирался искать. Я спасся чудом через час. Эта сцена преследует меня по сей день, в том числе во сне.
Макс принес отцовский коньяк и две рюмки. Это единственное, что ему пришло в голову, чтобы утешить старика.
– Пистолет я храню до сих пор; временами, когда меня мучают угрызения совести, я его достаю. Кто знает, может, моему товарищу еще можно было помочь? Эта мысль не дает мне покоя. Вам, сегодняшним, не понять, насколько скверной бывает война. Надеюсь, вам и не придется этого познать.
– По всему миру идет много войн, – возразил Макс. – Брат одной моей одноклассницы сейчас в Афганистане…
Придя домой, Петра от самого порога уловила сигарный дух, бросилась наверх и застигла успевших к этому времени набраться свекра с сыном. Мужнина бутылка коньяка оказалась выпита до капли.
– Позволь приветствовать тебя, о прекрасная! Но что зрят мои отуманенные очи? Скорбь покрыла чело прекрасной дамы! Смени-ка лучше гнев на радость и carpe diem! [40] – воскликнул старик, размахивая рюмкой в одной руке и костылем в другой.
По неловкости или оттого, что переутомился, Вилли задел лампу на ночном столике. Лампа с грохотом свалилась на пол и разбилась. Макс скорчился от смеха.
«Ну все, пора это прекращать, чаша моего терпения переполнена, – решила про себя Петра. – Мы боялись, как бы сын не погиб, подпав под влияние дружков-наркоманов, а выходит, он покатился по наклонной под влиянием родного деда».
– Что вы тут вытворяете? – строго призвала к ответу Петра.
– Мы репетируем празднование дня рождения, – ответил Макс. – Скоро нам вместе исполнится сто одиннадцать, а это число, состоящее из одинаковых цифр! [41]
– Водкой излечивают холеру! – пояснил старик.
С нее достаточно! Петра пулей вылетела из комнаты, даже демонстративно не хлопнув дверью.
И сделала то, чего никогда не позволяла себе дома, – позвонила любовнику. Ответил женский голос. Сохраняя присутствие духа, Петра начала:
– Книжный магазин Кнобелей, добрый день. Ваш заказ…
Однако ее прервали на полуслове.
– У нас сейчас гости, – сказала женщина на другом конце провода. – Не самое подходящее время. Мой муж вам завтра перезвонит.
Петра некоторое время оцепенело смотрела на телефонную трубку. Как же так? Бывшая жена говорит «мой муж», когда они уже год в разводе? И как они могут принимать у себя общих гостей? В отчаянии она решила поделиться с дочерью.
– Мицци, – начала она, – ты себе представить не можешь, что у нас творится! Макс с дедушкой в невменяемом состоянии, напились вдрабадан, прокурили весь дом, я не знаю, что еще…
– Мама, ты должна радоваться, что Макс наконец-то отморозился. Как психолог, я за него очень волновалась. Возможно, он сейчас с опозданием проходит фазу юношеского протестного поведения. Это обычное дело в пубертатный период. И если его тянет напиться, то пусть напивается. Это тоже форма протеста, и, возможно, она приведет к метаморфозе!
– Прости, к чему приведет?
– Из мелкой причуды, хочется надеяться, вырастет бабочка! Да ты пойми, мама, у него же совсем нет друзей, о девушках я тем более не говорю! Он не думает о будущем, не верит в себя, вся его жизнь протекает между походами в кино и торчанием перед компьютером. Уже хорошо, что он стал ухаживать за дедушкой. И если они вместе устроили шумную попойку, то это к лучшему…
– Ты все видишь в неправильном свете. Макс подцепил дедушкину санитарку. Парень вовсе не так наивен и добродушен, каким ты его считаешь.
– Тем лучше. Чао, мама! – Мицци закончила разговор.
– Всезнайка, – буркнула под нос Петра.
Только черта помяни, и он тут как тут, подумала она, когда через несколько минут отворилась дверь и в дом одновременно вошли Харальд с Йенни. Они о чем-то оживленно разговаривали, и муж в кои-то веки снова выглядел веселым и раскованным. Эта блондиночка с радостной физиономией, выражающей детскую невинность, на самом деле змея, которая прокралась в дом и отравила своим ядом три поколения. К счастью, только мужчин, злорадствовала Петра, меня-то ты точно не заманишь в ловушку. Отныне вся ее внутренняя агрессия сосредоточилась на молодой женщине.