Наконец они сели в поезд, следовавший до Франкфурта. Им посчастливилось найти пустое купе. Во Франкфурте предстояла пересадка в скоростной междугородный экспресс ICE, и Макс вновь испытал радость от того, что додумался заранее забронировать билеты. Йенни успела все же переодеться после работы. Она распустила свои длинные волосы и накрасилась, как показалось Максу, чуть более ярко, чем следовало. Наверное, у нее сложилось неправильное представление о столице. Насколько Макс был проинформирован, в кругу знакомых Мицци элегантные прикиды популярностью не пользовались.
– Моя сестра живет с подругой Ясмин, – стал вводить в курс дела свою спутницу Макс. – Отец не выносит эту женщину, поэтому Мицци приезжает к нам только на Рождество.
Йенни напряженно хихикнула. В отличие от Макса, она не боялась путешествий, зато сильно волновалась перед знакомством со столичной публикой. Как ее примут в студенческой компании? Новенькую красно-белую в полоску блузу в стиле мужской сорочки она считала своей лучшей вещью, но это дома, а в Берлине? Не покажется ли она им в ней провинциальной простушкой, а то и вовсе мещанкой? И Йенни отважно закатала рукава чуточку повыше.
Макс взял ее сильные руки в свои и глазами влюбленного стал разглядывать татуировку на предплечье.
– Эту надо оставить, – сказал он.
– Нет, – решительно воспротивилась Йенни. – С этой татуировкой он меня обманул! Бабочка и дракон мне понравились. В ответ на это Фалько сказал, что сделает мне на спине небольшую ласточку, и я ему поверила. А потом посмотрела в зеркало и увидела, что маленькая ласточка превратилась в огромного сокола.
Макс с трудом мог представить, как это можно не почувствовать, когда кто-то колет тебя иголкой по всей спине. Разве что Фалько каким-нибудь образом сделал Йенни бесчувственной к боли.
– Ты поэтому от него ушла?
– Ах, брось, если бы только это! Фалько вообще большой говнюк, каких свет не видал!
Харальд в эту пятницу после обеда тоже паковал дорожную сумку. В нее поместились туалетные принадлежности, клетчатая рубашка и спальный мешок. Жена вернулась с работы около шести. Он поцеловал ее в щеку на прощание и проворно убежал. С дня своего сорокалетия он ни разу не рыбачил, и сейчас в предвкушении радовался как ребенок.
Как только муж оказался за порогом, Петра принесла старику бутерброд и большой стакан яблочного сока с минеральной водой. Сунула в микроволновку пиццу для себя и устроилась перед телевизором. Примерно через час пришла незнакомая санитарка, которая по всем признакам неплохо ориентировалась в их доме. Петра едва дождалась, когда та уйдет, и сразу приступила к натирке полов.
Она еще ни разу в жизни не занималась этим делом. И где это видано, чтобы натирали дощатые полы? Или мастикой раньше натирали паркет в замках? Дорожки были свернуты в один миг, воск нанесен за пару минут, однако поверхность долго не приобретала необходимой гладкости. Петра терла и полировала, терла и полировала, пока не онемели руки и колени не перестали сгибаться. В конце концов она справилась, но окончательно выбилась из сил. Но как приятно было расслабиться в горячей ванне, наслаждаясь тем, что коварный замысел начал приобретать реальные очертания! Сегодня она была собой довольна.
В десять Петра уже лежала в постели и думала о своем друге, с которым она сейчас была бы не прочь провести время. Интересно, что сейчас делает муж? Наверное, завис в деревенской пивной, набил живот охотничьим шницелем с коричневым соусом и сейчас на пару с Юргеном дует одну кружку пива за другой. Ее малыш Макс, видимо, куда-нибудь отправился с сестрой, а может, даже и с Ясмин. Интересно, понравится ли ему берлинская ночная жизнь? Дискотеки его никогда особенно не привлекали. Мицци наверняка познакомит его с множеством девушек… Уставшая от дел и дум, Петра погрузилась в глубокий сон, и ей приснился пивной бар для лесбиянок, где ее старшая, по всей вероятности, проводила большую часть свободного времени.
Из крепкого сна Петру вырвал оглушительный грохот. В ужасе, ничего не понимая, она вскочила, и в тот миг же раздался страшный вопль, сменившийся жалобами и проклятьями. Потом все так же внезапно стихло, и в доме повисла гробовая тишина. Остолбенев от неожиданности, она постепенно начала соображать, что же произошло.
Ну надо же, с удовлетворением подумала она, в первую же ночь сработало. Но решила не сразу идти наводить порядок, а еще немного поприкидываться мертвецки спящей.
В пятницу под вечер Йенни с Максом прибыли на Центральный вокзал Берлина. Пока они стояли разинув рты, пораженные внушительными зданиями, и думали-гадали, куда идти, чтобы отыскать в этой толпе Мицци, сестра предстала прямо перед ними. Макс с Мицци обнялись, не забыв и про Йенни – той тоже достались объятия, пусть и не такие пылкие.
– Эй, младший, как доехали? – спросила Мицци.
Они оба рассмеялись, потому что именно так бабушка обращалась к каждому гостю, даже если он преодолел каких-нибудь неполных пять километров.
Йенни наблюдала за Мицци со смешанными чувствами. Худая, как жердь, каланча, изучает психологию и определенно видит всех людей насквозь, как рентгеновский аппарат. Мицци тащила тяжелую коробку, набитую кока-колой и наполнителем для кошачьих туалетов.
– Ит для моих соителей [50] , – как бы оправдываясь, пояснила Мицци.
Максу очень не нравилось, когда сестра начинала строить из себя берлинку, потому что местный диалект звучал в ее устах очень искусственно.
Они решили сначала доехать на метро до Фриденау [51] , бросить дома багаж, а позже, когда появится Ясмин, пообедать в тайском ресторане. Студенческая квартира удивила Йенни царившим в ней беспорядком, какого она еще не наблюдала ни у одного из своих нуждающихся в уходе пациентов. Наконец появилась Ясмин, которая изучала педагогику и арабистику. По первому впечатлению, это была незаурядная личность, но с приветом. Однако настоящей сенсацией стала еда. Йенни буквально опешила от незнакомых названий, и Мицци пришлось выбирать за нее. Еда была подана, Йенни недоверчиво зачерпнула ложку красного супа с прозрачной китайской лапшой и закашлялась.
– Жжет как огонь, – в ужасе призналась она.
Ясмин, как показалось, этому даже обрадовалась:
– Давай поменяемся! – и протянула ей свою тарелку с крабами и яйцом под карри, но и это блюдо Йенни не понравилось.
Мицци утверждала, что у Ясмин редкое психическое нарушение – ей всегда хочется съесть то, что лежит на тарелке у соседа. Довольный Макс тем временем за обе щеки уплетал рис с курицей – Мицци предпочитала называть это flied lice [52] .